Заре навстречу

— Будь спокоен… и без твоего наказа… — заговорили оба враз.

— Нет, у меня наказ особый, Кто из вас останется в живых, сына моего как своего наблюдать! Выучен чтобы был! Как следует!

— Сына! — с ласковой насмешкой произнес Чекарев, ероша волосы Романа. — Почем ты знаешь, что сын будет?

Совсем смутился Роман.

— Я не знаю, конечно, но бабы говорят… мать моя сказала, что коли у нее брюхо не в бока раздалось, а востренькой копной — мальчик, мол…

Роман прибежал домой, когда заря стояла вполнеба. Солнце еще не выкатилось из-за леса, но все предметы приобрели уже ясные формы и четкие краски. Поселок еще спал. Неподвижно стояли черемухи, березы, рябины. На просторные лужайки, казалось, никогда не ступала человеческая нога — так они были зелены и чисты.

Анфиса не спала. Она дала Роману поесть. Он лег в сенки на холодок. Сказал: «Разбуди, милка, в шесть!» — и заснул.

В то тревожное время Роман не мог спать по-настоящему: час-два мертвого сна, а потом полусон-полуявь, то смутное состояние, когда неясно слышишь шаги, голоса, различаешь отдельные слова, начинаешь сознавать, что пора тебе встряхнуться, встать.

Сквозь сон Роман услышал голос Павла Ческидова — председателя районного Совета:

— Придется его разбудить!

— Не придется, — пробормотал он, — не сплю. Чего стряслось?

— Да вот именно «стряслось».

Новость оказалась не из приятных. «Союз фронтовиков» собирает народ на митинг. Приказано быть всем членам союза в двенадцать дня на церковной площади. Фронтовики грозятся: «Получим оружие и из вас, молокососов, мокренько сделаем!» Во всяком случае, надо привести отряд резерва в боевую готовность.

Штаб резерва помещался в здании районного Совета на Верхнем поселке. Когда Роман пришел, коллегия штаба оказалась в полном составе. Вскоре по улицам побежали вестовые с приказом к пехоте, конникам и пулеметчикам — явиться немедленно. Володя Даурцев полетел верхом в Перевал с запечатанными пакетами в обком и в Чека.

В райсовете между тем Павел вел заседание президиума. Обсуждали, какие надо принять меры, чтобы предотвратить возможные беспорядки.

В то время когда Роман докладывал президиуму о принятых мерах, письмоводитель Совета, просунув голову в дверь, торопливо сказал, что с митинга пришел в Совет делегат… Он не успел договорить, дверь распахнулась, и, оттолкнув письмоводителя, в комнату вошел бывший писарь Горгоньского, двоюродный брат Степки Ерохина.

Он был в «подпитии», наглое лицо красно, как из бани.

— Две тыщи за моей спиной, — начал он громким «митинговым» голосом, — я изложить пришел наше требование к Совету: немедленно нас вооружить!

— Вливайтесь в Красную Армию — получите оружие, — сказал Ческидов.

— Не желаем!

— Чего же вы желаете?

— Требуем немедленно, разоружить Красную гвардию, — бешено закричал Ерохин. — Мы сами поддержим охрану порядка!

Выпрямившись на своем председательском месте, Павел сказал:

— Ваши требования принять не можем. Совет приказывает вам мирно разойтись по домам. Все. Можете идти.

Ерохин не уходил.

— Пусть Совет все же подумает! Стоит мне сказать— весь митинг будет здесь, камня на камне не останется…

— Эй, Ерохин, не грози! — сказал Роман, подымаясь с места.

— Ты сам не грози… не велик в перьях-то! Чего встал, шары на меня уставив? Задержать хочешь? Слабо!.. Попробуй задержи, сейчас все придут!

Он повернулся к выходу.

— Стоп!

Это крикнул Роман Ярков резко, повелительно… одним прыжком настиг Ерохина, схватил сзади за локти, не дал сунуть руку в карман. Вбежали красногвардейцы, скрутили Ерохину руки, отняли револьвер, увели.

— К ногтю их, контриков! — задыхающимся от бешенства голосом сказал Роман и выглянул в окно. Перед штабом уже строились конники и один за другим собирались пехотинцы.

— Подожди, товарищ Ярков, — строго сказал Павел Ческидов, — слышишь, Роман? Сядь — охлынь! Прежде надо поговорить с ними, открыть им глаза, немало, поди-ка, у них есть обманутых людей.

— Не маленькие, понимать должны, — пробурчал Роман… но волна гнева, отуманившая мысли, уже отхлынула, и он ясно увидел, что Паша прав. — Конечно, товарищи, я их сначала попробую сагитировать, но уж если… — он не договорил и сделал жест, как бы перерубая что-то.

Церковная площадь, пересеченная тенью высокой колокольни, вся была покрыта серо-зеленой неспокойной толпой.

Люди в выцветших защитных гимнастерках или в «своих» рубахах и армейских заплатанных штанах в ожидании Ерохина сидели, лежали, собирались шумными группами. Махорочный дым и запах пота, осипшие голоса, знакомые армейские словечки — от всего этого на Романа пахнуло до боли знакомым… Разве не с такими вот солдатами в такой же жарко сверкающий день выбежал он из окопов навстречу серо-голубым австрийцам, которые подняли руки, бросили ружья на рыжую землю?.. Не может, не может того быть, чтобы эти солдаты, действительно страдавшие на войне, пережившие две революции, снова поддались, пошли за буржуями!