Заре навстречу

— Падай! Падай, дура!

И выстрелял. Мария упала. Парень побежал догонять колонну.

Когда пыльное облако, поднятое колонной, улеглось, Мария поползла к лесу. Задыхаясь, она ползла по пшеничному полю. Стебли колосьев рябили в глазах, раздвигались с сухим шелестом. Кроме этого шелеста да хриплого ее дыхания, не было слышно ни звука.

Наконец поле кончилось. Прохладный зеленый лес дохнул на нее.

Забившись в кусты, Мария заснула.

…Утро блеснуло так жизнерадостно, что все пережитое не то что забылось, но как бы заслонилось настоящим.

Мария нашла лесной ключик, умылась, напилась… Голод мучил ее, она набрала сыроежек, малины, поела немного.

«Лесами пойду обратно в Перевал! Ночью в какой- нибудь деревне попрошу поесть… Скорее, скорее к нашим!»

XVIII

Перевал освобожден.

На рассвете под звон колоколов и приветственные крики вступила в город дивизия-освободительница.

Бойцов встретили рабочие с молоком и хлебом. Заключенные, потрясая решетки окон, кричали «ура!». А в это время со станции уходили последние эшелоны белых, и над вокзалом стояло зарево подожженных пакгаузов.

Дивизия не задержалась в освобожденном городе, пошла дальше, погнала колчаковцев, цепляющихся за каждый рубеж, в глубь Сибири, к бесславному их концу.

Один из комиссаров полка — Роман Ярков — остался в Перевале на работе в только что созданном ревкоме.

Тотчас после освобождения началась восстановительная работа. Налаживать разрушенное белыми хозяйство было трудно. Не хватало топлива, электроэнергии, хлеба, соли. Не было даже спичек и керосина. Разбитые паровозы и вагоны один за другим шли в ремонт. Белогвардейцы при отступлении взрывали мосты, портили и увозили заводское оборудование.

Большинство заводов замерло. В переполненных бараках метались в бреду тифозные.

Фронт с каждым днем отдалялся от Перевала, но дыхание его еще чувствовалось в городе.

По ночам разъезжали конные патрули. Красноармейцы охраняли ревком, военкомат, телеграф, электростанцию и другие важные пункты. На выезде из города стояли заставы. Рабочие обучались военному делу. Многие рвались на фронт добить врага.

Роман Ярков по уши ушел в работу. Он переживал счастливое время. Упивался победой. Восторженно радовался каждому новому успеху восстановительной работы. Гордился женой, которая так стойко боролась в подполье. Гордился кудряшом Борькой, красивым, смышленым мальчишкой, не мог нарадоваться тому, что мать жива и умирать не собирается.

Но были часы, дни и ночи, когда Роман становился мрачным, начинал тосковать и не мог заглушить тоску ни в работе, ни в семье.

— Места не могу изобрать, опять Давыда вспомнил! — жаловался он Анфисе. — Вот так стоит и стоит перед глазами… Такое торжество победы, а его нету! Да как к этому привыкнешь? Знаешь, Фисунька, я не успокоюсь, пока не найду его и с честью не похороним.

В Перевале уже было известно, где и когда погиб Илья.

— Где уж найти, Ромаша! Год прошел…

— Хоть косточки да найду.

— Наверное, в общую могилу зарыли.

Роман даже зубами заскрипел.

— С беляками, с гадами?! Нет, не успокоюсь…

Он вскоре же выехал на поиски.

От станции Лузино Роман пошел пешком по линии, расспрашивая будочников, случайных прохожих и ремонтных рабочих на линии.

Никто ничего не знал.

Он уже начал отчаиваться, как вдруг старый путеобходчик сказал:

— Стойте-ка, ребята! А не того ли он коммуниста ищет, которого мы зарыли?

Затаив дыхание Роман ждал.

— Он невысокий, черноватый?

Роман не мог ответить… закивал.

— Как его звали-то?

— Илья Светлаков… — с трудом произнес Роман.

— Он и есть! — оживился старичок.

И рассказал, как нашел среди трупов раздетого коммуниста. Он понял, что это коммунист, потому что на груди была вырезана звезда.

— Потужили мы, потужили, но что станешь делать. К жизни не воротишь. Я и говорю: «Давайте-ка, ребята, зароем его до времени! Не может того быть, что Советская власть совсем искоренилась. Придут наши! Может быть, кто будет искать. Уж если так его мучили, значит, человек видный был…» Мы осмотрели, — на белье метки есть: «И. С.». Мы эти же буквы над его могилкой и вырубили на сосне…

— На сосне? — беззвучно спросил Роман, делая усилие не разрыдаться.

— А вот пойдем, мы тебе покажем, раз такое дело… Это с версту, не больше!

Они пошли. Прерывающимся голосом Роман рассказал своим спутникам об Илье. Он не видел ничего кругом, шел, как слепой… Но, когда дошли до просеки и на синеве неба обрисовалась угловатая смуглая гора, ярость и горе снова забурлили в нем, как тогда…

Поодаль от стены леса, пощаженная почему-то лесорубами, стояла могучая сосна с шершавой корой. У подножия ее лежало поваленное бурей дерево, упавшее вершиной в малинник. Старичок обошел сосну кругом и показал буквы, грубо высеченные на стволе: «И. С.»

— Холмичек мы не насыпали… вот тут он и лежит…

Постояли в молчании. Потом Роман сказал отрывисто:

— Спасибо, друзья. Прощайте.

На объединенном заседании ревкома и организационного партийного комитета он поставил вопрос так:

— Товарища Давыда уральские рабочие чтут и любят… Надо устроить похороны… величественные! В его лице мы почтим тех, чьи могилы безвестны…

Помолчал.