Заре навстречу

- Мне не плохо! - сипло, с трудом вымолвила Нина. - Это я просто воздухом подавилась, - и пригрозила: - Только посмей сказать об этом папе, я тебя презирать буду! - Встала, прошлась по комнате, потом оперлась рукой о круглый столик и произнесла отчетливо и громко: - Мне правда очень плохо, но не потому, что я болею, мне плохо оттого, что я все время думаю: у меня нет папы!

Она взяла Тиму за руку, привела в кабинет Георгия Семеновича, остановилась перед венком, висящим на стене, и сказала грустно:

- Когда папа вешал венок, он прибил ленты к стене гвоздиками так, чтобы всем была видна надпись. Но ведь он поссорился с мамой потому, что она была большевичкой, он и сейчас считает, что большевики погубят Россию!

- Это неправда, они не погубят! - запротестовал Тима.

Подперев лицо ладонями, Нина, пристально глядя на Тиму, сказала задумчиво и строго:

- Вот ты не любишь, а поцеловал, когда тебе стало жалко меня.

- Я не поцеловал, - снова запротестовал Тима, - а просто губами об тебя помазался, чтобы доказать...

- Все равно! - упрямо сказала Нина. - А папа ни разу меня не целовал с тех пор, как я считаюсь больной.

В этот момент вошел Георгий Семенович, скрипя новой кожаной курткой, которую он носил теперь вместо пиджака. Тима почувствовал, что ему очень трудно взглянуть в глаза этому человеку. Но Георгий Семенович, не обращая на него внимания, подошел к Нине, положил руку на ее худенькое плечо и торжественно объявил:

- Ниночка, во имя светлой памяти Сони я сегодня пожертвовал своими убеждениями, чтобы быть с теми, с кем она была до конца своей жизни! Наклонился, осторожно поцеловал Нину в лоб, откинулся и, вытирая губы большим белым платком, уже обращаясь к Тиме, сказал: - Ты, Тимофей, дружи с Ниной, у нее, знаешь, последнее время жизненный тонус несколько понизился.

А ты, смотри, какой здоровяк! Что значит много бывать на свежем воздухе!

Глаза Нины были широко и изумленно открыты, она даже не заметила, как ушел Тима.

Став продовольственным комиссаром, Эсфирь ездила теперь по городу на собственной подводе, и кучером у нее был матрос с парохода "Тобольск", Хохряков. Но сам Хохряков говорил, что он не кучер, а адъютант продкомиссара. Хохряков добрый, он несколько раз брал с собой Тиму кататься и даже доверял ему вожжи.

Эсфирь стала похожа на базарную торговку. Лицо сизое, обмороженное; закутана в большущий, как одеяло, татарский платок и подпоясана полотенцем. За полотенцем, как кинжал, заткнут щуп - большая длинная игла с углублениями на конце. В амбарах Эсфирь с размаху втыкает щуп в каждый куль муки, высыпает на ладонь из углубления в щупе муку и нюхает, не цвелая ли. И от этого ее нос всегда как напудренный.

На складах вытмановской мельницы Эсфирь нашла целую гору отрубей.

- Позвольте, Эсфирь Яковлевна, - сказал Вытман обиженно, - кто же утаивает? Испокон веков обычай: отрубя мельнику за помол.

- Отрубя! - насмешливо передразнила его Эсфирь. - Вы же гимназию окончили! Отрубя!.. И какой вы, извините, мельник? Вы крупный промышленник! Зачем же, как деревенскому мельнику, мошенничать?

Отруби Эсфирь привезла в кондрашёвскую пекарню и попросила испечь из них хлеб. Пекари стали смеяться:

какой же из отрубей хлеб? В ржаную муку для обмана подсыпают - это верно, но чтобы из чистых отрубей - такого не бывало.

- А вот когда я жила в Швейцарии, - строго сказала Эсфирь, - я там ела очень вкусный и очень питательный хлеб из чистых отрубей!

Сняв полушубок, она замесила отруби в большой деревянной миске, потом слепила из этого теста лепешки и сунула их на лопате в печь. Когда лепешки испеклись, она дала попробовать всем пекарям. Попробовал и Тима.

Лепешки действительно оказались вкусными.

Только Кондрашев, хозяин пекарни, ломая лепешки толстыми пальцами в кольцах, заявил брезгливо:

- Маца!

Но на него замахнулся молодой рыжий пекарь:

- Я те дам маца!.. - и, обращаясь к Эсфири, похвастал: - Мы его сейчас отучаем непропеченный хлеб сбывать. Он как? Раньше на замес два ведра воды, а теперь - четыре. Муку своровывает. Но мы над ним совет из пекарей установили. Не даем обманывать. На ларь с солью свой замок повесили. Ключ при мне. Во! А то изловчился соль в квашню не сыпать! Соль-то нынче дороже денег.

Эсфирь пожала рыжему пекарю руку и сказала взволнованно:

- Спасибо, товарищ!

- Вы бы мне спасибо адресовали! - обиженно заявил Кондрашев. - Верно, хлеб непропеченный, а отчего?

Дрова ваши экономлю! Но и тех с полсажени осталось.

Предупреждаю, так сказать.

- Дров мы вам привезем, - пообещала Эсфирь.

Провожать ее на улицу вышел рыжий пекарь. Босые ступни его ног всунуты в кожаные петли, прибитые к дощечкам, ворот ситцевой рубахи расстегнут.

- Идите, простудитесь! - попросила Эсфирь.

- Ничего, мы привычные! - Пекарь тряхнул рыжими волосами и вдруг застенчиво вполголоса произнес: - - Я понимаю, вы по хлебной части, но если б кто из ваших к нам с разговором приехал, очень благодарны были бы.

- А что именно вас интересует?

- Все! - сказал пекарь. - Очень мы злые нынче ко всяким вопросам.

- Хорошо, я буду у вас часиков в восемь, - сказала Эсфирь.