Зарево

Крайне изнуренные, размещаемся в городе по домам, кому где удастся. Только утром обнаруживаем, что город оказался и нашей и немецкой собственностью. Вспыхивают короткие, локальные стычки. Вскоре пальба умолкла, поскольку остатки немецкого гарнизона Мирославца исчезли, как крысы с тонущего корабля.

Немного отдохнув, двигаемся вместе с пехотой в направлении аэродрома в Боруско. С этого аэродрома еще вчера поднимались немецкие бомбардировщики. Наши подразделения попадают под пулеметный огонь. Меня возмущает непродуманное решение двигаться вперед плотной колонной вместе со штабными и снабженческими машинами. Считаю это беспечностью. А может быть, это самый удачный вариант движения? Мы остановились в овраге. Теперь ни вперед, ни назад.

Минута веселости, вызванная выступлением на краю оврага какого-то артиста-любителя, не меняет общего плохого настроения. Достаточно, чтобы неприятель сбросил в овраг несколько бомб или открыл артиллерийский огонь, — и нас можно было бы вычеркивать из списков личного состава армии.

Усаживаюсь в заснеженном рву и достаю планшет. Нахожу в нем еще не читанное письмо. Меня охватывает радостная дрожь — письмо от Дануси. Писала она не часто, впрочем, так же, как и мои близкие. Чаще всего приходили письма от девушек из тех мест, где проходил наш боевой путь. Погружаюсь в чтение.

С раскисшего поля в овраг спускаются три оседланных коня с одним всадником. Хорунжий соскочил с лошади, наклонился к земле и стал черпать рукой снег, прикладывать его к вискам и лицу, брать в рот. Приглядываюсь к нему и вдруг узнаю: это же Стеттер, мой школьный товарищ, сосед по парте. В свою очередь он смотрит на меня, но не узнает. Придя немного в себя, начинает бормотать:

— Нас окружили немцы… Я ехал с командиром… и сержантом… Внезапно налетели на нас, гады… Спасся один я…

Вновь он зачерпнул горсть снега, уселся на землю. Я приблизился к нему:

— Адам, не узнаешь меня? — Мне хотелось вывести его из состояния оцепенения.

Узнал, улыбнулся, но продолжал говорить о смерти командира, об окружении. Его, очевидно, мучили угрызения совести, он чувствовал себя виноватым, что покинул товарищей. Однако в конце концов он уселся на коня и, ведя в поводу двух других лошадей, двинулся в направлении головы колонны.

Между тем на краю оврага артист-любитель продолжал свое выступление. Теперь он изображал горе-вояку, жалующегося на несправедливость солдатской судьбы: «Один маленький котелок — два человека, одно большое ПТР — один человек». «Артист» готовился уже к следующему номеру, когда пулеметная очередь сдула его в овраг.

Осматриваю в бинокль местность. В поле зрения находилось довольно обширное пространство, ограниченное с трех сторон полосой леса. Единственное нетипичное строение говорило о близости аэродрома. Это был наблюдательный пункт с башенкой. Наши солдаты говорят, что несколько минут назад оттуда убежали немцы. Я прошу у командира разрешения подойти к домику, поскольку так или иначе батарея должна занять огневую позицию недалеко от него. Получаю разрешение. Идем с хорунжим Пизлой и несколькими добровольцами. Разведка заканчивается успешно. Внутри помещения после немцев сохранилось еще тепло, Хватаю телефонную трубку: есть связь.

— Вальдек, — обращаюсь к хорунжему, — ты знаешь немецкий, давай поговори.

И начался удивительный разговор. Нужно признать, правда, длился он недолго. Дальнейшие попытки хорунжего продолжить его не увенчались успехом, поскольку он опрометчиво на польском языке «оценил» перспективы своего собеседника, вложив в это всю свою душу.

После этой тирады Вальдек оборвал провод, и мы обусловленной серией ракет доложили командиру, что домик наш. Колонна двинулась вперед и вскоре скрылась в лесу, а наша батарея свернула к близлежащему холму. Немцы оставили на НП пишущую машинку. Она мне потом очень пригодилась для оформления наградных листов.

Пехота уже вступила в огневое соприкосновение с передним краем: противника под Боруско. Наша передовая проходит до кромке леса. В нескольких сотнях метров перед нами — аэродром. Готовимся к нанесению удара по фашистам. Помогаю командиру оборудовать наблюдательный пункт. Делаем это наспех в расчете на то, что легко возьмем деревню. Между тем после короткой артиллерийской подготовки, проведенной нашим дивизионом, началась чехарда. Батальоны 5-го полка двигаются в атаку. Сопротивление гитлеровцев необычайно сильное. Немецкие танки — «тигры» и «пантеры» — ведут огонь по нашим полковым батареям. Однако нам удается продвинуться на несколько десятков метров.

Обстреливаем железнодорожную станцию Боруско, бараки и авиационные ангары. Пехота вновь поднимается и захватывает бараки. Мы теряем телефонную связь с батареей. Вскоре замолкает радиостанция, а раненый радист теряет сознание от потери крови.

— «Висла», «Висла», я — «Пальма», я — «Пальма»… Как меня слышите? Как меня слышите? Прием. От ноль пять до ноль один… «Висла», «Висла»… — И замолк.

Получаю приказ возвращаться к батарее и тотчас же установить связь. Бегу через лес в направлении шоссе.

— Почему нет связи? — кричу издалека.