Зарево

— Да что же это ты в шинели сидишь? — спросил Иванин.

— Мне скоро уходить пора, я по увольнительной.

— Даже и думать не смей уходить, я сейчас самоварчик вздую.

И как только он вышел из комнаты, Буниат пододвинул свой стул поближе к Константину и сказал, понизив голос:

— Встретил я в Баку одну нашу общую знакомую…

Он помолчал, взглянув в глаза Константину мягко-бархатным сочувствующим взглядом, и Константин понял, что речь идет о Людмиле и что Буниат или догадывается, или знает, что для него эта девушка… Казалось, вся кровь кинулась в лицо Константину. Буниат тихо усмехнулся…

— Я особенно рад вас видеть, товарищ Константин, еще и потому, что эта такая хорошая барышня на мой вопрос, не знает ли она, где вы, ответила, что вы погибли на фронте и что она имеет об этом официальное сообщение, — Буниат помолчал. — Она заплакала даже, — совсем шепотом добавил он.

— А что делает Людмила Евгеньевна в Баку? — затрудненно спросил Константин. Он был одновременно счастлив и несчастлив, а сердце его так билось, что трудно было говорить.

Буниат покачал головой.

— Из Баку она уехала тогда же летом, и не по своей воле — ее выслал Мартынов. Насколько я знаю, она некоторое время жила в Петербурге, а в Баку снова вернулась с Баженовым уже в начале войны. Вам, конечно, знакомо это имя? В Северной Персии, как раз в той зоне, где находятся наши войска, были случаи, подозрительные по чуме. А наша организация, о которой вам сказал уже товарищ Антон, имеет дело с беженцами как раз из этих мест. — Буниат взглянул на Константина. — Люди сдвинулись с мест, где они сидели буквально тысячелетиями. Не говоря уже об армянах, спасающихся от варварства оттоманских головорезов, в Россию хлынули также потомки ассирийцев, так называемые айсоры, они хотя и являются христианами, но живут на том же бытовом уровне, что и во времена Сарданапала. И если только среди этой массы, поголовно неграмотной и некультурной, вспыхнет чума, это будет очень большая беда. По этим-то вопросам Людмила Евгеньевна и посетила наш комитет и, должен сказать, восхитила нас своей энергией и деловитостью.

Он помолчал и добавил тихо:

— Мы в Баку опять пережили тяжелый разгром. Взяли Степана Георгиевича…

— Шаумяна?

— Его. И еще ряд товарищей. Но Мешади уцелел. И Ванечка, — произнес он, выделяя особо ласковой интонацией имя друга.

Буниат рассказывал о бакинских большевиках, а Константин подумал, что о партийной организации в Баку можно сказать то же, что и о питерской организации, — в огне войны она возродилась, как феникс.

— Товарищ Константин, — сказал вдруг Буниат. — Я ведь могу передать вам из Баку привет от другого вашего друга, веселореченца Науруза.

— Науруз? — взволнованно переспросил Константин. — А где он? Что с ним?

— Он еще со времени стачки — бакинец. Мы знаем и любим его. Он оказал нам неоценимые услуги. В частности, последнюю информацию о том, что партийный центр надо искать через «Вопросы страхования», привез нам он. И когда в пути пришлось спрыгнуть с поезда — спрыгнул, и его едва отходили.

— Науруз? Вот это да! А где он сейчас? Перевез он свою Нафисат в Тифлис, как я ему советовал? Или, может, перевез в Баку?

— Нет, товарищ Константин, все сложилось хуже. Мы получили весть от краснорецких товарищей, что Нафисат замучена в тюрьме одним из царских палачей. Это совпало с солдатским бунтом в военной тюрьме, все восставшие с оружием в руках ушли в горы…

— А Науруз знает о смерти Нафисат? — спросил Константин, понижая голос.

— Знает, — коротко ответил Буниат.

— Ну и как он?

— Был у нас дома перед самым моим отъездом, — ответил Буниат. — У меня жена, дети. Долго он сидел — видно, грел душу у нашего очага… Потом вдруг сказал: «Ушла Нафисат и увела с собой того Науруза, которого вы знали. Тот Науруз, как на долгой веревке, ходил вокруг своего Баташея, вокруг своей Нафисат, но как бы далеко ни уходил, а веревка его обратно тянула. Того Науруза нет. Новый Науруз рождается сейчас, и одно будет у него в душе: только любовь к тем простым, трудовым, обманутым и живущим в нищете людям, которыми полна земля, — иной любви у него не будет!»

— Настоящий человек, — сказал Константин. «Бедный», — подумал он. Сам он теперь уже знал, где находится Людмила и где ему искать ее!

Слышно было, как Антон где-то близко грохочет самоварной трубой. Константин оглядывал комнату. Кровать была застлана кружевным покрывалом, на окне стояли цветы, тщательно обхоженные, они даже цвели — это были бело-красные фуксии. Этажерка с книгами: Горький и несколько томиков стихов — Лермонтов, Некрасов, Уитмэн. На ночном столике возле кровати лежала раскрытая книга — Шарль де Костер, «Тиль Уленшпигель».