Зарево

— Литературу нужно доставить в больницу, ты знаешь, куда и кому. Теперь в городе больше всего боятся чумы. Потому нужно действовать так: достать ломовую подводу, наложить на нее книги плашмя и покрыть белой простыней, чтобы похоже было, будто под простыней лежат тела людей. За книгами поедешь ты и… — он подумал, — этот молоденький приказчик у Манташева.

— Знаю, совсем молоденький. Гурген его зовут, — вспомнил Кази-Мамед.

Буниат одобрительно кивнул головой.

— Он самый. Он хорошо грамотный и пусть на месте разберется, что за литература. Может, здесь провокация.

— Разреши слово сказать, — прервал его, поднимая руку, Алым. — Только слово одно насчет земляка моего. Это бесстрашный джигит, верный как сталь. Если ты мне веришь, верь ему.

Буниат, покачивая головой и чуть прищуря левый глаз, отчего лицо его получило выражение хитрости и насмешки, выслушал Алыма и потом обернулся к Кази-Мамеду.

— Что можно ответить на эти слова, а?

И Кази-Мамед, положив свою небольшую руку на высокое плечо Алыма, сказал:

— Конспирация, друг Алым, конспирация… Об этом говорили не раз. Если о конспирации забудешь, вреда от тебя нашему делу больше будет, чем пользы. Ты земляка своего знаешь. Ну, а спутника его ты также знаешь? Нет? Ну, а что, если это все подстроено, чтобы приманить нас, бакинцев, как диких гусей приманивают на охоте ручной гусыней?

— Погорячился я, — пробормотал Алым и стиснул зубы так, что задрожали его смуглые худощавые щеки, задрожали и потемнели от румянца.

Буниат, заметив это, улыбнулся и опросил:

— Значит, ты приютишь своего земляка?

— Он уже под моим кровом, — сдержанно сказал Алым.

— А ты, Мамед, приведи ко мне завтра утром того молодого грузина. Ты знаешь?

— Знаю и приведу куда надо, — быстро ответил Кази-Мамед.

Они прислушались: вдали снова раздался конский топот, ближе, ближе, и проскакали мимо.

— Не торопись, когда ищешь — ничего не найдешь, — усмехнулся Буниат. — Теперь, пожалуй, нам время расходиться, кажется, обо всем договорились. — Нагнув голову, он поглядел себе в ноги. — Так повторим, чтобы все было точно. Как только вы с Гургеном Арутинянцем примите книги, забирайте их, грузите на подводы и отправляйтесь в город. Да, вы должны быть в белых халатах — сказал я вам это или нет? В белых халатах, и на лицах — белая маска из марли. Понятно?

— Все понятно, все верно придумано, Буниат, — весело ответил Кази-Мамед.

Буниат опять опустил голову, словно хотел убедиться, что ничего не потерял. Все было тихо.

— Нет. Кажется, все, — сказал он. — В добрый час, друзья!

Спрятавшись в тени вышки, Буниат некоторое время выжидал, не мелькнет ли где среди куч ржавого железа этого заброшенного двора какая-нибудь подозрительная тень, шпик-соглядатай. Но все было тихо и недвижимо. Только сторож с винтовкой медленно ходил по двору, но он был свой. И тогда, из предосторожности сделав круг по двору вдоль заборов и не обнаружив ничего подозрительного, Буниат быстро вышел на шоссе. Медленной, неторопливой походкой, неотличимый от тех немногих прохожих, которые попадались ему навстречу или обгоняли его, он шел по дороге. Вид у него был довольно усталый, пожалуй даже сонный, и никто не мог бы догадаться, как взволнован он был сейчас.

Авез, Авез… Авез Рассул оглы, — этот тюк из-за моря, несомненно, предназначался ему! О поэте-философе Авезе Рассул оглы, или Рассул-заде, как его называли любители иранизмов, Буниат слышал, прежде чем научился грамоте; саркастические, острые и короткие стихотворения его, написанные языком несколько старомодным, легко запоминались наизусть. Конечно, Буниат предпочитал насыщенные жизненностью, выраженные истинно народным языком стихи Сабира. С Авезом Рассул оглы Буниату посчастливилось лично познакомиться. В 1908 году Буниат собирался к себе на родину, в Джебраильский уезд, — в Баку получены были вести о том, что там волнуются крестьяне. Размежевание земли, начатое в Джебраильском уезде, приняло характер ограбления сельского населения. Кому же, как не Буниату, следовало сплотить земляков и поднять их на борьбу? Путь его лежал через маленький городок, где жил Рассул оглы; и в Бакинском комитете Буниата неожиданно попросили завезти поэту маленький сверток, в нем брошюры, прокламации и последние номера «Гудка». И еще больше удивился Буниат, когда услышал, что поэт живет в доме при мечети. Что он, этот поэт, — мулла, получающий партийную литературу?