Зарево

После того как Мадат Сеидов по возвращении в Баку обнаружил, что отец его, забрав всю семью, уехал на эйлаги, родной дом опротивел ему. Все дела фирмы разом свалились «а него. С непривычки управлять огромным хозяйством Мадату было очень трудно, и чтобы целиком отдаваться этому делу, ему даже пришлось переселиться в здание конторы промыслов. Там при кабинете отца была маленькая, пропитанная щекочущими нос пряными запахами комнатка с низеньким диваном. Мадат, конечно, угадывал назначение этой комнаты. Он велел выкинуть диван и поставить новенькую пружинную кровать. Убрал вышитые на шелку картины непристойного содержания и несколько дней держал окно открытым. Но все равно сквозь запах нефти, вливавшийся в окно, порой пробивался еле слышный пряный аромат, напоминавший об отце, — и Мадат брезгливо морщился. Все, что напоминало об отце, сейчас внушало ему отвращение.

В поведении отца Мадата возмущало даже не то, что он испугался чумы, — в первые дни возникновения эпидемии в Баку была такая паника, что в поездах не хватало мест и градоначальник выступил со специальным увещеванием в газетах. Мадата возмущали глупость и невежество отца: ведь после разговора с врачом Мадат уяснил, что из жарких мест бежать в прохладные — значило скорее бежать к чуме, а не от чумы. И потом бросить дела фирмы так, как они брошены были отцом!.. Только добравшись до эйлагов, отец нацарапал бессвязное письмо главному инженеру, которое, кроме извещения о том, где он находится, содержало еще назидательный совет «чаем-кофием развлекаться, а от пива-водки отвлекаться». Как взбесился главный инженер Отто Готлибович Баухлебен, прочитав этот совет! Он действительно любил пиво, но на служебной деятельности эта его склонность никак не отражалась. Показав Мадату письмо, немец долго возмущался и от полноты чувств даже ругался по-немецки: «андертхальбтойфель», «доннер веттер унд ейн тойфель, дрей хексен дацу» — ругательства, которые звучали слабо и как-то неубедительно.

А ведь отец как-никак гласный думы, о чем не без откровенного издевательства напомнил Мадату Рашид Рамазанов, приехав к нему в контору. Среди владельцев промыслов, и особенно среди мусульман, некоторые относились враждебно к такой новинке, как буровой станок Рамазанова, и продолжали придерживаться дедовских способов бурения — с помощью рытья колодцев, хотя известно было, что подобные способы истощают верхние слои и приводят к взрывам газа и несчастным случаям. Во главе борьбы против «безбожника Рашида» стоял не кто иной, как Шамси Сеидов, отец Мадата. Рамазанову все же удалось на льготных условиях, почти даром, уговорить Шамси Сеидова поставить на пробу один станок у него на промыслах. Новая буровая машина себя вполне оправдала, и теперь, когда брюзгливо-самодовольный и невежественный старик исчез из города и в конторе фирмы «Братья Сеидовы» появился молодой наследник, студент-технолог, Рашид Рамазанов задался целью продать этой ранее враждебной ему фирме большую партию своих машин. Зная, что Сеидовы не хотят трогать своего основного капитала, Рамазанов предлагал Мадагу выгодный кредит, который будет покрыт из текущих доходов фирмы. Но Мадат чувствовал все огромное значение такого шага для судьбы фирмы и колебался. Рамазанов сам звонил Мадату, давал ему дельные, вполне себя оправдывающие советы и даже порою приезжал к нему в контору.

— Скажи, любезный Мадат, почему отец твой всюду говорит, что я безбожник? — говорил Рамазанов, человек сухощавого сложения, с длинными руками, чисто выбритым смуглым лицом и с черными густыми бровями. Он и наружностью и свободными, несколько резкими манерами сразу приковывал к себе внимание. — Я объехал все мусульманские страны, побывал даже в Испании, чтобы своими глазами увидеть памятники мусульманской культуры, и скажу тебе: этим стоит заняться. Я построил на Кавказе несколько мечетей и сам все проекты с архитекторами разрабатывал. Но, конечно, денег муллам не давал, так как не хочу, чтобы меня обворовывали. Вот они и хулят меня, как если бы я был навеки заключен в темницу и не мог сказать слова в свою защиту.

Рамазанов говорил горячо, взволнованно, но блестящие глаза его бегали по комнате, и Мадат невольно с опаской следил за его взглядом. Мадат понимал, что его занимает совсем не то, о чем он говорит.

— Почему же я безбожник? — настойчиво спрашивал Рамазанов. — Потому, что, сам мастеровой человек, я не могу быть врагом технического прогресса нашего времени? Потому, что машины изобретаю и на этом богатею? Или, может, потому, что люблю свою жену и не завожу себе на каждой улице сийгу?