Зарево

Покачиваясь, он медлительно и плавно двинулся от стойки, но не прямо к столу, где разместились друзья, а как-то боком, вдоль стен. Проходя мимо какого-то поместительного ящика, занимавшего темный угол, старик покрутил на ящике ручку, и оттуда вдруг полилась неторопливая, многоголосая, звонкая песня. Это был старинный заводной орган, хитроумное чудо восемнадцатого века. Песня была грузинская. Константин много раз слышал ее, когда проходил по деревням в час быстрого заката. Звероподобные буйволы тянули по розовой пыли дороги перевернутые плуги и бороны, мгновение за мгновением гасло румяное небо, и казалось, что сама земля начинала отбрасывать в небо зеленый свет виноградников, садов и огородов и запевала слитно и многоголосо… Пели девушки, — почти невидимые среди кудрявых виноградников, они окучивали лозу.

Старик, покачиваясь, уже подплыл к столу, белые усы его выделялись на коричневом ласковом лице. Склонив голову набок, он как бы вглядывался в посетителей. Но он был слеп, оба глаза его заплыли бельмами. Асад с чувством сострадания и страха смотрел на него, а Константин догадался, почему Жамбот привел их именно сюда.

— Газета сегодняшняя есть? — спросил Константин.

Старик с оттенком сожаления поцокал, отрицательно покачал головой и, получив заказ, ушел.

— Газета — водоем, новости — вода… Ты вчера водоем до конца вычерпал, свежей воды еще не набралось, свежая будет завтра, в Тифлисе, — посмеивался Жамбот. — Пока жара спадет, мы здесь переждем. Чем ближе к Тифлису, тем будет жарче, — весело говорил он. — Мы люди скромные, падишаха среди нас нет, ковров для нас по Головинскому проспекту стелить не будут, лучше свое вступление в город отложить нам на вечер и по большой дороге в город не входить. Не зря говорится: в великий город ведет множество дорог. Я могу предложить одну из них: мусульманское кладбище. Кстати, там неподалеку тетка моя живет, мы у нее и остановимся. Муж ее шапки делает, — он и к нам в Дууд пришел, чтобы черной мерлушки купить, прослышав, что у нас этот товар идет за бесценок. Пришел за дешевой мерлушкой, а все деньги у нас оставил — дорогой калым заплатил. И хоть мерлушки не купил, но тетку мою Косер увез. С тех пор поселилась она в Тифлисе со своим шапочником, и вот уже пятьдесят лет как живут в мире и согласии.

Жамбот рассказывал, переходя иногда с русского на веселореченский. Асад посмеивался и переводил.

Они пили вино, закусывали солоноватым сыром и хрустящими чуреками. Старик уже третий раз приносил полную тарелку этих поджаристых лепешек, которые пожирал Асад, вызывая изумленные и шутливые восклицания товарищей.

— Я очень корочки люблю, — оправдывался Асад. — Мама всегда сердится, что я у хлеба корочки обламываю, а мякиш оставляю. И вдруг такое замечательное изобретение — одни корочки, а мякиша совсем нет.

— Может, к хлебопеку в ученики тебя отдадим? — намекая на свою сказку, сказал Жамбот. — Он тебя быстро хлебы печь выучит…

— Невесты у меня нет, и торопиться мне некуда, — со смехом ответил Асад.

Константин, сдвинув на затылок войлочную шляпу, сидел, прислонившись к стенке, и затылком ощущал ее прохладу. Он отдыхал; полузакрыв глаза, медленно цедил сквозь зубы вино и, расширив ноздри, втягивал его густой сырой аромат.

Веселая, оживленная скороговорка Асада то и дело врывалась в медлительный лад музыки, и это сочетание было почему-то приятно.

— Нет, теперь я возьмусь за проклятую учебу, — говорил Асад. — Черт побери, да я за год пройду два года. А будущей осенью — университет, Петербург…

— Вино человеку крылья дает, — покачивая головой, сказал Жамбот.

— Думаешь, хвастаю? Да я в прошлом году за первое полугодие весь курс прошел и перед рождественскими каникулами предложил сдать экзамены за год… Не вышло. «У нас не университет», — сказал Арканжель, то есть это директор наш. Но если я желаю сдать экстерном, они ведь не могут отказать?..

Так шла веселая застольная беседа, а орган все снова и снова повторял свою песню. И настойчивая, спокойная, почти сонная медлительность песни казалась Константину признаком глубоких, скрытых в народе сил. Это был тысячелетний ритм многовекового труда под жарким солнцем, труда на зеленых склонах, в садах и виноградниках, труда каменщиков, возводивших старинные чудесные соборы, оружейников, превращавших сырую руду в сверкающую сталь и булатные клинки.

Когда Константин выразил эту мысль вслух, Науруз сказал:

— Лучший булат закаляют жарким огнем и студеной водой. Булат в сердце, булат в руке — вот то, что нужно, когда вступаешь в борьбу за правду…

— Да, если бы выступили вы на пастбище с оружием в руках, дело было бы понадежней, — усмехнувшись, сказал Жамбот.

Но Науруз будто не слышал его. Встав с места, он обратился к Асаду: