Зарево

— Я ведь сразу услышал ваше «вода… вода». А потом вы исчезли? Куда? — спрашивал Стефани, ведя Буниата в маленькую комнату с занавешенными окнами. В этой комнате сразу же бросались в глаза книги. Они стояли на полках у стены, загромождали небольшой столик, даже из-за дивана выглядывали корешки книг.

Усаживая товарища, Стефани продолжал:

— Я видел из окна, как вы, наверно, не меньше десяти минут фланировали вокруг нашего дома… Почему, думаю, не идет? Чего ждет? И потом, вижу, вы где-то переоделись? — удивленно спросил Стефани, оглядывая черную, поношенную, но, в общем, довольно приличную пару, которая была на Визирове, белый воротничок и аккуратно повязанный галстук.

— Э-э-э, какое там переодевание! — усмехнувшись, ответил Буниат. — Это у меня все было под халатом, он удобен тем, что его можно мгновенно скинуть. Я и скинул его и вместе с бурдюками сунул у вас под лестницу. Бурдюки пригодятся, а халат — так, старье. Ну, а почему я не торопился к вам, Митроныч, так это уж вы сами нас учили осторожности.

— Но ведь вы не могли не видеть, как я зажег зеленую лампу?

— Видел. Но кто знает, чья рука зажгла ее? Может, провокатор уже узнал о нашей сигнализации и вы уже в тюрьме, а лампа зажжена рукой врага? Мне показалась подозрительной тишина в вашей квартире… И тут вдруг ваша Ниночка расхохоталась так звонко, весело. Ну, думаю, значит в доме все благополучно.

Стефани быстро поднял и опустил руки, словно взлететь собрался. Это был жест, которым он выражал свое веселое настроение. Он засмеялся и закашлялся.

— Ну конечно, такой сигнал точнее всякой зеленой лампы. Да-да, Ниночка рассмеялась, это верно. Для меня ее смех — обыденность, а для вас… у вас все обострено: зрение, слух, как у горного оленя.

Буниат потупился. Он не любил, когда о нем так говорили. Ничего оленьего он в себе не находил. Но, понимая, что собеседник, которого он уважал едва ли не больше, чем кого бы то ни было, этими словами выражает самые добрые чувства, Буниат не стал возражать и прямо перешел к разговору, ради которого они встретились, стал рассказывать о последних событиях в Балаханах и Сураханах.

Буниат говорил коротко, ясно — так, чтобы за короткое время сказать возможно больше.

Он называл новые промыслы и предприятия, присоединившиеся к стачке, перечислял митинги и сходки и сообщал количество их участников. Говорил мало, сухо, но в самом голосе слышалось торжество. Вывод был ясен: силы стачки нарастают…

И после краткого молчания Стефани сказал:

— Начало забастовки Мартынов прохлопал, она застала его врасплох. У градоначальства, не считая полиции и жандармов, было в распоряжении всего две казачьи сотни. На вчерашнем заседании Совета по предложению Гукасова ассигновано шестьсот тысяч рублей на содержание шестисот городовых, — отчетливо выговорил Петр Митрофанович. Так он всегда выговаривал статистические цифры — отчетливо, почти скандируя.

— Шестьсот тысяч рублей, наших кровных, добытых тяжелым трудом… против нас же, — тихо сказал Буниат.

Стефани внимательно взглянул на него. Визиров сидел молча, опустив голову. Потом вдруг вскинул на Стефани свой смелый взгляд.

— Э-э-э… Чего там, все наше будет! Но сколько живу, душа не может примириться с этим подлым порядком… Листовку о последних событиях вы напишете, Митроныч?

— Напишу, — ответил Стефани. — Знаете, парни, которые до нас литературу довезли из-за границы, молодцы, большое дело сделали! Ведь там полный гектографический отчет последнего совещания ЦК и резолюции о стачечном движении.

— Я читал, — коротко ответил Буниат.

— Вы, конечно, обратили внимание на пункт шесть? Его в печатном тексте не было.

— Ну как же: «Установка более правильных и тесных сношений между политическими и другими организациями рабочих разных городов», — наизусть сказал Буниат.

— Вот именно. И я в нашей новой листовке хочу во главу угла поставить лозунг всероссийской политической стачки.

Визиров кивнул головой.

Все это время он непрестанно и напряженно прислушивался.

— Новостей из Петербурга и Москвы еще нет? — спросил он.

— Номер «Рабочего», где напечатаны наши статьи о чуме, вы видели?

— Видел. Но я не об этом. Должен быть прямой отклик на нашу забастовку.

— Конечно, он будет, — со спокойной уверенностью сказал Стефани. — Не может не быть. И насчет сношений с нашими соседями — этого мы добьемся. Есть уже отклики из Ростова и Владикавказа. Александр, тот молодой грузин, который привез нам литературу, оказался, как мы и предполагали, достаточно сообразителен и ловок. Мы уже имеем письмо из Тифлиса.

— От Алеши? — быстро спросил Визиров.

— От него. Александр разыскал в Тифлисе Джапаридзе, сиречь Алешу Балаханского, и, видно, вполне толково передал все то, что мы не хотели доверять бумаге. Тифлисцы уже действуют. Пишет Алеша, что сбор в наш забастовочный фонд начался.