Зарево

— Да, три года тому назад, — снизив голос, продолжал Александр, — и у нас дома… У моего отца был друг… то есть он и до сих пор здравствует, а моего отца нет в живых, — со вздохом поправил себя Александр. — Это давний приятель отца, он служит в управлении земледелия и землеустройства. Так он как-то занимался этим вопросом, должен был писать какую-то докладную записку. И отец еще смеялся и говорил ему: «Ты, Михако, хочешь сделать так, чтобы и волки были сыты и овцы целы, я же, как историк, скажу тебе, что этого не бывает».

— Ваш отец был умный и честный человек, если он так думал и так поступал.

Александр молча кивнул головой. Эта похвала с особой силой вызвала боль недавней утраты.

— А вы могли бы у этого приятеля вашего отца достать материалы о хизанах? — спросил Константин. — Понятно, не упоминая обо мне, для себя как будто бы.

— Мне это нетрудно, — быстро ответил Александр. — Возможно, я не смогу принести их домой. Но, во всяком случае, дядя Михаил знает, что я юрист. Я скажу, что меня интересует правовая сторона этого вопроса, и он позволит мне с ними ознакомиться. А я вам все расскажу.

— А вы юрист?

— В этом году перешел на юридический, но год проучился на историко-филологическом.

— А что, юридический открывает большие возможности? — спросил Константин.

Лицо Александра вспыхнуло, он почувствовал себя оскорбленным.

— Переходя на юридический, я не руководствовался соображениями материального характера, — сердито сказал Саша. — Скорее наоборот, на историко-филологический я подавал бумаги, так сказать, по семейной традиции. Мама до сих пор сокрушается по поводу того, что я перешел на юридический, и сопровождает это сентенциями вроде: «Сыну подобает идти по дорожке отца».

— Ну, а почему вы все-таки не пошли по дорожке отца? — спросил со смешком Константин.

— Очень уж далеко от жизни, — ответил Саша. — Я стал в качестве вольнослушателя посещать лекции по политической экономии.

— А что именно заинтересовало вас в политической экономии?

— Политическая экономия — это сама жизнь, — горячо заговорил Саша. — Это живые, жизненные интересы людей. Человек, который не знает политической экономии, смотрит на жизнь все равно как неграмотный. Да, точно, политическая экономия — это грамота современного общества.

— Смотря какая политическая экономия, — сказал Константин. — Вы «Капитал» читали? А «Развитие капитализма в России»? Тоже нет? А кто у вас читает в университете политическую экономию?

Так разговаривая, добрались они до Ботанического сада. Константин с любопытством оглядел пестро раскрашенный желтым и красным автомобиль, стоявший у входа.

— Хороша штучка… — Константин даже грустно вздохнул. — Только раскраска попугайская.

— И хозяин такой же попугайской окраски, — сказал Александр. — Леон Манташев.

— Нефтепромышленник?

— Да, это он, мерзавец и развратитель! — гневно ответил Александр. — Я при вас сделал выговор сестре, чтобы она не смела показываться в Александровском саду и на Головинском. А почему? Потому, что она стала красавицей и ее нельзя не заметить. Разве нет? И я знаю, что если она попадется на глаза этому мерзавцу Леончику, он погубит ее! Если ему не удастся одурачить, он украдет и… добьется своего и потом еще пришлет красные башмачки, мерзавец. Вот потому-то я и не могу уехать в Петербург! Я не имею морального права оставлять их здесь без защиты.

— Какие красные башмачки? — спросил Константин, с сочувственным любопытством разглядывая разгоряченное, с запекшимися губами лицо юноши.

Константину нравился Александр, что-то симпатичное и забавное было в его гневной выходке.

— А такие башмачки, которые Манташев дарит каждой своей любовнице. И представьте себе, наша Натела, светоч нашего дома, — ее имя означает свет, все равно что русское Светлана, — на днях с милой улыбкой приносит домой, эти дьявольские красные башмачки… Я чуть не убил ее! Оказывается, ей понравились эти башмачки в магазине, и она купила их.

Ведя этот разговор, поднялись они на верхние аллеи сада. Здесь скалистые склоны покрыты были, словно чудесной тканью, сплошною синей завесой глициний. Над ними кактусы поднимали свои колючие головы и высились во всем великолепии своего причудливого уродства…

Но Константин и Александр все ускоряли шаг, они торопились и не заметили того Леона Манташева, о котором Константин расспрашивал Сашу.

На садовой скамье, что стояла на лужайке, откуда видны были окружающие Тифлис голые горы, сидел Леон Манташев. С ним был Рувим Абрамович Гинцбург. В коричневом с веселой крапинкой костюме жокейского покроя, оранжевом в черную полоску галстуке, ярком желтоватом и тоже жокейского фасона кепи с большим козырьком (кепи он держал в руках) Манташев похож был на циркового наездника. Прямой пробор надвое делил его черные волосы, спереди сильно поредевшие и разложенные на кокетливые завитки.

Настороженное внимание было на изрядно поношенном носатом, бровастом лице Манташева с такими синими подглазницами под выпуклыми глазами, что казалось, будто они подведены.

Матовое, чисто выбритое лицо Гинцбурга сохраняло обычное сонно-надменное выражение.