Зарево

Люда понимала, что она нравится Константину. Но разве ему одному нравилась она в эту счастливую пору ее жизни? От Коли Карпушева Люда знала, что к ней собирается свататься сын местного богача миллионера Николай Пантелеев. За последние два года, так и не освоив премудростей шестого класса, этот наследник мукомольного царства сменил куртку и фуражку на великолепный штатский костюм. От отца, последнее время сильно прихварывавшего, Николай Пантелеев готовился принять дела фирмы. «Теперь ему, идиоту, только невесты не хватает, вот он вас и присмотрел», — говорил Карпушев, и его ревнивая злоба забавляла Люду. По громадным тортам и букетам, что Пантелеев присылал Люде в дни рожденья, по тому, как он облизывал губы при взгляде на нее и дико скашивал маленькие карие глаза, Люда понимала, что сваты могут явиться со дня на день, но мысль о том, чтоб выйти за Пантелеева замуж, казалась Люде просто шутовской, совершенно лишенной серьезности.

Константин внешне так ничем и не выразил своих чувств к ней. В тот весенний вечер Люда поняла, что нравится ему. Но он тут же исчез, и теперь даже трудно вспомнить, что он сказал ей, когда стоял рядом, здесь, на балконе. Потом эта маленькая почтовая открытка, вежливые, сдержанные фразы и упоминание о «Песне без слов». Разве она играла тогда именно «Песню без слов»? Вот она не запомнила, а он запомнил. И сейчас, слушая разговор, доносившийся из комнаты, Люда была взволнована и раздосадована — Константин словно вернулся к ней, но как сновидение!

Глава четвертая

1

Науруз, проводив Асада до дома Гедеминовых, пошел на розыски Василия Загоскина, адрес которого дал ему Константин. По пути встретил он какого-то веселореченца, который шел с подводой. Они хотя и жили в разных аулах и никогда не встречались, но сразу признали друг в друге единоплеменников. Земляк, у которого, наверно, были свои важные причины для того, чтобы покинуть родной аул, сейчас работал на байрамуковской заимке, в окрестностях Краснорецка. Науруз узнал у земляка, что паспорта на заимке не спрашивают и охотно берут веселореченцев, так как хозяин заимки Харун Байрамуков сам происходит из веселореченских князей. Но работать приходится за одни харчи. Наурузу есть было нечего, и, встретившись с Васей Загоскиным, он пошел к Байрамукову.

Харун Байрамуков действительно происходил из княжеской фамилии, но похоже, что совсем забыл об этом: занимался всякими торговыми делами, поставлял лес для постройки железной дороги, причем не считал зазорным сам ходить с волами, возившими бревна. Харун продавал и покупал скот, не брезговал скупать зараженный и отбракованный скот. На окраине Краснорецка, в глубоком овраге, на бросовой городской земле построил Харун землянку, начал мыло варить, стал кожу дубить — не пренебрегал заниматься этими для князя постыдными делами. Пока его родичи ездили по пирам, «показывали свое молодечество» в конокрадстве и увозе девушек и сокрушались о несчастном, потерявшем княжеское достоинство Харуне, он тихо богател.

Байрамуков с первых же слов Науруза определил, что перед ним пастух горец, и сразу предложил ему пойти с гуртом до Ростова в качестве младшего пастуха. Науруз сначала было отказался, у них условлено было с Константином, что, побывав к Краснорецке и Веселоречье, он вернется в Тифлис. Но когда Науруз рассказал Василию Загоскину о предложении Байрамукова насчет Ростова, Вася попросил Науруза согласиться с этим предложением. «Иди в Ростов, нам туда все равно посылать надо», — говорил он. Из Ростова шла в Краснорецк линия партийной связи, и по ней до краснорецких большевиков доходила не только петербургская «Правда», но порою даже заграничный «Социал-демократ». Поддерживалась эта связь через почтового служащего Стельмахова и нарушилась вместе с его арестом.

Науруз согласился помочь краснорецким большевикам, он уверен был, что Константин одобрил бы это.

И вот, волоча за собой длинный кнут, перекинутый через плечо, шел он за отарой черных овец, которые медленно двигались с востока на запад по широкой, непривычной для Науруза плоской земле. Осенняя тишина начала уже охватывать степь, хотя в полдень было еще знойно, как в середине лета, и воздух вдали дрожал и струился. Порою высоко в небе слышался еле уловимый печальный свист — то на юг пролетали птицы.

Старшим пастухом при гурте был старик ногаец Азиз-Али. Он ехал верхом, а двое младших пастухов шли пешком. Азиз-Али общался со своими младшими при помощи междометий: то он предостерегающе кричал: «Э-э!» — и указывал нагайкой на отбившихся от стада овец, то, приближаясь к водопою или к месту стоянки, пронзительно свистел. Впалые щеки, острые скулы; сквозь редкие усы и скудную бородку просвечивала желтая кожа. Лицо неподвижно, как степь вокруг. Третьим шел при гурте безродный дурачок, за все время не сказавший ни одного путного слова. Без пояса, слюнявый, брел он за отарой и без всякой необходимости щелкал кнутом.