Зарево

— И еще какая-то миокардия или эндокардия — наверно, что-то сердечное… Врач говорит, что не выживет. Всеволод Федорович — человек, между прочим, хороший, благородный. Меня допустили к нему. Он сделал мне несколько признаний по поводу причин, толкнувших его к запою… Видно, бедняга хотел почему-то оправдаться передо мной, хотя, признаться, я склонен думать, что болезнь эта прирожденная и осложнять ее муками совести — значит приносить себе ненужные страдания. Впрочем, это так, в сторону. Тут-то и была написана эта записка.

— Да что он пишет? Я разобрать не могу, — сказал Алеша, вертя бумажку. — Ему денег нужно?

— Об этом речи не было. Он, насколько я мог понять, беспокоился о том, что, не выйдя на работу, подведет вас и… — Новый знакомец помолчал, потом сказал, наклонив голову и глядя исподлобья на Алешу: — Он предлагает вам меня на открывшуюся вакансию.

— Ну что вы! — быстро возразил Алеша. — Какая там вакансия? Ведь это… это, знаете, какая работа? Мальчишки называют эту работу «крути, Гаврила»…

— Именно так и назвал ее Всеволод Федорович. Но, во всяком случае, это занятие куда более осмысленное, чем, например, сидеть в канцелярии или дурачить людей с амвона. — В голосе юноши послышалась такая ненависть, что Алеша вздрогнул.

В качестве «крути, Гаврила» новый помощник киномеханика совершенно затмил бедного графа Шпанского-Шампанского, которому не суждено было пережить своего купания в апрельских водах Волги. Когда закончился последний сеанс, в полдвенадцатого ночи, новый помощник увлек Алешу на прогулку. Всю ночь они бродили по спящему городу.

Алеша, живя еще на родине, знал, что с весеннего половодья и до осеннего ледостава по широкой и хмурой камской воде и многоводным притокам Камы бегают бойкие пароходики, принадлежащие фирме «Минаев и Ханыков». Оказывается, что новый Алешин помощник Миша был сын пароходчика Ханыкова.