Заря

— Приветствую, — ответили мне равнодушным голосом. Сколько раз разговаривала со Стражами (случалось), их голоса всегда, не смотря на разный тембр, были одинаково спокойные и какие-то совершенно одинаковые — будто один человек в разных телах.

— Куда идете? — так же равнодушно продолжил он.

— К друзьям в лабораторию, — уже смелее ответила я, удивляясь, что так на него отреагировала. В первый раз меня, что ли допрашивают?

— Зачем?

— Воду несу, они уже там давно сидят.

— Ваших друзей там больше нет. Можете вернуть кувшин обратно, — при этих словах сердце «упало» куда-то в район желудка и стало отдаваться оттуда глухими толчками. Мне показалось, что я остановилась во времени — глаза тупо смотрели, как Страж развернулся и ушел куда-то по коридору, но мозг не мог обработать эту информацию. До мозга никак не доходило и то, что сказал ушедший, а когда дошло… Наверно шок оттого, что небо упало на землю, у меня был бы меньше. Я никак не могла поверить, что друзей у меня больше нет. Где-то в подсознании крутилось то, что теперь вскоре должны прийти и за мной. Но я уже сама отгоняла эту мысль — моя жизнь интересовала меня сейчас в последнюю очередь. А еще в душе был кислый привкус предательства. Моего предательства. Я солгала — я была причастна, к тому, что происходило в кабинете. Я отбрехалась от них и то, что это было сделано ради жизни и ничем мое признание не могло помочь друзьям — достойным ответом не являлось. Мое право и обязанность — делить все тяготы вместе с теми, чью дружбу я приняла. А я солгала. Я — предатель.

Кувшин со звоном падает на пол, заваливается на бок. Вода всплеснув в сосуде, бесшумно стала вытекать на пол, промочим мне ноги. А я стояла, не двигаясь, будто позируя невидимому художнику. Душа вопила, кричала. Ни о чем и ни о ком, просто выла в голос, как одинокий волк на луну. Всевидящие Духи, помогите мне! Что же мне теперь делать? Невидимый стержень, позволяющий ДАЖЕ ЗДЕСЬ жить легко и свободно, был сломан. Я не верю больше в свет. Я не верю больше в будущее. Его просто нет. Есть лишь настоящее — состариться и умереть просто из-за боязни смерти. Люди не имеют права выбирать: жить или умереть. За них давно решили. А то, что позволяло верить — что мы никогда не умрем, просто исчезло, как утренний туман. Я горько засмеялась — в душе шаром покати, а меня все равно тянет на лирику. Что это, если не эгоизм? Забота только о себе любимой? Я всегда знала, что никогда не буду плакать о других, даже тех, кто дал мне жизнь.

Но, надо было что-то делать. Я со всей скоростью побежала к Зану — потихоньку возвращающийся разум напомнил, что его это тоже касается напрямую. Тем более — он связан с сестрой, значит, может что-то знать, хотя бы её нынешнее состояние, вряд ли Стражи станут убивать сразу.

Где жил Зан я знала, хотя его комната и находилась на отдельном этаже, отведенном юношам (с Натой пару раз ходила — ничего интересного, одно отличие — шторы зеленого цвета).

Взлетела по лестнице, свернула за угол. Его комната была десятой справа. Я, чуть не пролетев её, бешено застучала по ней, крича:

— Зан!.. Зан открой!

Он не заставил себя, тут же открыв дверь. Его вид дал понять, что он в курсе — хоть, и одет был в одни свободные льняные штаны (у мужчин в таких было принято спать), но безумные глаза, говорили, что ко сну он так и не отошел.

— Ната? — тихо и как-то хрипло проговорил он.

— Да, — ответила я и без приглашения прошла в комнату. Только подойдя к кровати я поняла, что настолько устала, что не могу стоять, и с тяжелым вздохом рухнула на перины. Зайран остался стоять.

— Рассказывай, — мы оба были основательно бледны, так как понимали, что чтобы мы не делали, самое большее, чем можно было помочь Нате и Надьяну — это помянуть в узком кругу и спеть по ним Последнюю Песню.[31]

И я рассказала. Все, что произошло со мной и все, что знала о том, чем занимались наши друзья в лаборатории.

— А ты можешь что-нибудь сказать? — поинтересовалась у него. Он ведь должен был что-нибудь почувствовать.

— Что я могу сказать? — Зан прошел по комнате, развернулся, дошел до окна и, облокотившись на подоконник, спотыкающимся растерянным голосом стал говорить:

— Все чувства будто оборвало. Это не больно, но очень страшно, — его глаза бессмысленно смотрели на пейзаж, — ощущения, что половину души отрезали. Я её больше не ощущаю. Мне одиноко, Юриль, — он с ужасом посмотрел на меня, — никогда у меня не было такого чувства — кромешной пустоты в душе. И я не знаю, что с этим делать. И боюсь. Боюсь сломаться. Мы ведь с Натой были разными, но при этом единым целым. Никогда не были отдельными личностями, но при этом и не страдали от непонимания окружающих. У нас было Единство, а теперь осталось лишь Одиночество.