Заря Айваза. Путь к осознанности

Послышался чей-то кашель, кто-то, скорее всего, пытался откашляться, и через мгновение в дверях показался крупный мужчина с выразительными усами. Рядом с ним стоял худощавый человек с орлиным носом, который, оглядев комнату, уставился на меня.

— А вот и отец! — воскликнула Милана, указывая пальцем на крупного мужчину. Отец с распростертыми объятьями направился в мою сторону, будто хотел обнять меня, но через мгновение к нему подбежала Кая и повисла у него на руках, издавая какие-то быстрые горловые звуки. Он остановился, удивленно посмотрел на нее, а потом на меня. В это время тон, с которым разговаривали сестры Каи с братом, больше не выражал веселья, в нем появилось некое сочувствие.

— Боже мой, как же она хороша, — обратилась ко мне Милана. Ее глаза заблестели, подбородок задрожал, словно она хотела заплакать. — Как же она признательна вам, как же она вас любит! Знаете, что только что она сказала отцу?

Я тихонько пожал плечами.

— Она сказала, что это она разбила чашку, и попросила отца не бить ее за этот проступок.

Прикрыв рот и подбородок рукой, она добавила:

— Таким способом она благодарит вас за то, что вы сделали для нее. Она многого не понимает, но она знает, что такое пожертвовать собой ради другого.

Мое горло сжалось.

— Мир стал бы лучше, если бы в нем проживало побольше таких добрых душ, как она, — признался я искренне. Пожилой человек обнял меня и прошептал мне на ухо кое-какие слова, которые мог слышать только я. Он извинялся за свое опоздание, так как искал надежного друга, который смог бы отвезти меня до Белграда. Кая прижала его руку к своей груди, в то время как Милана перевела свои заплаканные глаза с Каи на меня.

Все эти образы пробегали у меня перед глазами, когда я уже ехал в машине, за рулем которой сидел тот самый надежный друг. Я был признателен ему за то, что он почти всю дорогу молчал. Тягостное чувство обиды, появившееся после стычки с председателем, беспокойство по поводу встречи с отцом — все это вмиг прошло, как плохой сон, от которого я проснулся. Грудь и горло наполнились теплом, мелькавшие поля, желтые пожнивные остатки после сбора пшеницы выглядели еще ярче при свете утреннего солнца. Вы можете, конечно, подумать, что я здесь преувеличиваю, но готовность Каи пожертвовать собой ради меня была для меня сильнейшей поддержкой в минуты робости и разочарования, которые уже подступали ко мне. Мне не стыдно признаться, но в моей жизни было несколько человек, которые любили меня так же искренне, как эта интеллектуально неполноценная душа. И лишь двое мальчишек любили меня еще больше, чем она.

4

— Отец ждет тебя, он хочет поговорить с тобой за чашкой кофе, — послышался голос матери через полуоткрытую дверь. Она старалась вести себя обыденно, но я всегда чувствовал ее беспокойство в те моменты, когда надвигалось что-то серьезное. Прошлой ночью я поздно лег спать — была какая-то тяжесть в голове, да и во всем теле я ощущал какое-то непонятное напряжение. Отец едва ли мог пропустить такую возможность, чтобы не сравнить свое нравственное поведение с моей безответственностью.

Проснувшись, я какое-то время повалялся в постели и, предвкушая разговор с отцом и Лидией, попутно пересматривал свою жизнь. В ней были уже и длительные периоды противоречий, и внезапные скачки из одного состояния в совершенно противоположное, и кратковременный энтузиазм по поводу чего-то нового, и следующая за ним депрессия. Я искренне смотрел на эту жизнь, такую, какая она есть: не перед кем было оправдываться, не было никаких очевидцев. Я был мягок и учтив к низшим по положению людям: к уборщицам, прислуге, необразованным рабочим, и у меня постоянно возникали противоречия с опасными и властными людьми.

Я ценю правду превыше всего на белом свете, и в то же время я самым отвратительным образом обманывал Лидию. Я люблю людей всем своим сердцем и для некоторых из них сделал бы даже то, чего бы не сделал для самого себя. Несмотря на это, я уже ранил многих друзей своими резкими словами. Для чего я это говорю вам? Я должен был окончательно уяснить для себя, относился ли я к людям, причиняющим боль другим, или же я был тем, кто их любил, или же тем, кто высмеивал их, а может, я был тем, кто плакал во время просмотра фильма, где показывали сцену с ребенком, которого все бросили? Эти вопросы, как колючки, прижимали меня со всех сторон; желание разузнать, кем же я был, стало столь сильным, что мне казалось: я вот-вот разорвусь на части.