Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека

Думается, однако, что лучше разграничивать чисто биологические и социальные механизмы наследственности и, по предложению С. Н. Давиденкова, говорить не о традиционной наследственности, но о культурной или социальной преемственности: «Пусть “наследственностью” остается то, что передается из поколения в поколение через половые продукты, то же, что передается посредством выучки, будем называть “преемственностью”» [483] .

Едва ли не всем теперь ясно – и в этом, конечно, отдает себе полный отчет В. П. Эфроимсон, – что эволюционная роль общественной среды по мере развития человечества неуклонно возрастала и с возникновением великих цивилизаций перешла на качественно новую ступень. Эта качественная новизна, особенно резко бросающаяся в глаза на современном нам этапе эволюции человечества, в том именно и состоит, что социальные закономерности и прежде всего процессы социальной преемственности накопленного капитала знаний стали играть в эволюции человечества ведущую роль, далеко опережая по значению и темпам медлительно действующий фактор собственно биологической эволюции человека – естественный отбор. Однако от этого человек не перестал быть живым существом, оставшись хотя и социальным, но животным; не прекратила своего существования и наследственная компонента, определяющая норму его реакции на социальную среду, и эта наследственная компонента требует к себе теперь тем большего разумного внимания человека, чем менее может о ней позаботиться слепой медлительный естественный отбор, давление которого ослаблено цивилизацией.

Квинтэссенция статьи В. П. Эфроимсона именно в том и состоит, что для столь сложной сферы человеческого духа, какой является этика, он убедительно показывает, что и она формируется под влиянием не одной только среды (в данном случае социальной), но имеет и свою важнейшую наследственную компоненту.

Исходя из этой неоспоримой посылки, В. П. Эфроимсон пошел гораздо далее, рассмотрев вероятные пути эволюционного становления генетических основ этики и поведения и показав, что определяющий их генофонд и современного человека вырос на глубоких корнях, уходящих не только в доисторические эпохи превращения человекоподобной обезьяны в человека, но и в бездонные глубины эволюции животного мира.

Нет ли здесь, однако, неоправданной биологизации социального явления? Нет ли здесь социал-дарвинизма, неизбежно ведущего при логическом его развитии к расизму?

Переоценки биологических сторон человека и забвения того, что человек – животное прежде всего общественное, здесь нет. Значение социальной среды здесь полностью оценивается и ей принадлежит в представлениях В. П. Эфроимсона как роль условия, формирующего этику в ходе индивидуального становления отдельной личности, так и созидающая роль эволюционного фактора. Но если в современном человечестве эволюционная роль социальной среды осуществляется по преимуществу через процессы культурной преемственности, то на ранних этапах становления человечества общественная среда, несомненно, играла свою роль по-другому. Она выполняла творческую роль фактора, благоприятствующего отбору и процветанию тех общественных объединений (семей, родов, орд, племен), наследственный фонд которых обогащен наследственными типами и генами, обусловливающими специфически «гуманные» черты психики и укрепляющими общественное начало и альтруизм подчас в ущерб эгоистическим интересам индивидуума.

При полном непонимании ведущей роли социальной среды социал-дарвинизм видел одни «зоологические» факторы эволюции «человека-зверя» – «борьбу каждого против всех», индивидуальный отбор сильных, агрессивных, себялюбивых животных в человеческих популяциях, живущих по принципу «человек человеку волк». Социал-дарвинизм возвеличивал в человеке свойственное ему, но эволюционно отмирающее «животное» начало. В. П. Эфроимсон увидел весь процесс с диаметрально противоположной точки зрения. С полной оптимизма верой в светлое будущее гуманизма он увидел наследственно обусловленные черты «человечности», наследственные, общественные, альтруистические инстинкты в животных предках человека, проследил их усиливающийся удельный вес в еще продолжающемся процессе все большего «очеловечивания» социального животного, в процессе изживания индивидуалистического, эгоистического, зоологического начал.