Заря вечерняя

А он загорается необыкновенно солнечным и чистым. В воздухе пахнет начинающею цвести черемухой, первыми только что распустившимися листочками черной смородины и малины. Скворцы и ласточки носятся под самыми окнами, весело щебечут, словно у них тоже праздник, Первомай.

Мы на ногах едва ли не с шести часов — собираемся в дорогу. Я надеваю новый, специально купленный к Первомаю хлопчатобумажный костюм, голубую, чуть тесноватую кепку — восьмиклинку — и готов идти, хоть сейчас. А Тася собирается долго и основательно. Она несколько раз гладит угольным утюгом ленты, потом, наверное, целый час заплетает перед зеркалом свои длинные вьющиеся волосы, сердится, если банты получаются у нее не такими, как хочется. Много мучений у Таси обычно и с обувью: то ей жмут еще как следует не разношенные туфли, то никак не завязываются короткие шнурки, то вдруг окажется, что и доме нет нужного крема, а в нечищенных туфлях Тася в город ни за что не пойдет.

Но вот наконец готова и Тася. Мать выдает нам вдобавок к нашим накоплениям еще по пять рублей и, в последний раз наказав в городе не разлучаться, выводит на улицу. А там уже собрались все наши: Оля и Коля Павленко, Вани Смолячок, Галя Комиссаренко, Шура Крумкач. Возле клуба к нам присоединяются еще Петя Ушатый и Феня Ефименко, и мы идем через все село уже настоящей демонстрацией.

Ничто не может сравниться с этими походами, шумными, праздничными! Перебивая друг друга, мы загадываем, какой будет демонстрация, у кого будут лучшие транспаранты: у деповской колонны или у рабочих с мебельной фабрики «Тартак»; чем будут торговать в многочисленных ларьках, состоится ли вечером на выгоне за городом футбольная встреча с городнянскими летчиками? У девчонок есть еще и свои особые заботы. На Первое мая они обязательно фотографируются в районной фотографии у того самого однорукого фотографа, который часто приезжает к нам в село. Девчонки без устали обсуждают, как на этот раз лучше сфотографироваться — стоя или сидя, как держать руки, как улыбаться, как «не моргнуть» в самый последний момент, сколько заказать фотографий.

По дороге мы часто обгоняем взрослых ребят и девчонок, которые тоже идут на демонстрацию, иногда попарно, а иногда такими же веселыми сборищами, как наше. Хромовые сапоги у ребят начищены до солнечного блеска, брюки приспущены внизу над голенищами, пиджаки лихо накинуты на плечи. Девчата разнаряжены в праздничные выходные платья с высокими по городской моде плечиками. У каждой на запястье туго повязан носовой платочек, где хранятся деньги.

Мы все завидуем этим ребятам и девчонкам, их взрослости, самостоятельности и никак не дождемся, когда же наконец вырастем, когда нам дозволено будет завести хромовые сапоги и ходить с девчонками на демонстрацию, взявшись за руки.

А вот пожилых, семейных людей на дороге почти не видно. Конечно, они тоже не против бы сходить в город, посмотреть на гуляние, отдохнуть — но некогда. Время сейчас стоит в селе горячее — пахота. В колхозе на Первое мая пашут редко, а вот дома на огородах стараются не упустить момент. Тут уж не до гуляний. Заполучить лошадей в будний день трудновато: они ведь пашут на колхозных полях, а в праздник председателю даже выгодно, чтоб лошадей разбирали по домам. К началу пахоты корма в колхозе совсем уже на исходе, и часто приходится видеть, как лошади пристают прямо в борозде, худые, костистые, заморенные. Дома же для пахоты каждый хозяин приберегает пуда два сена, чтоб подкормить лошадей и для своей, и для колхозной работы.

Мы будем пахать огород завтра. Мать, чтоб не портить нам настроение, праздник, старается насчет пахоты на Первое мая никогда не договариваться. А без нас ей на огороде не обойтись. Вооружившись граблями, мы загребаем в борозду навоз, носим лошадям сено и воду, бегаем на посылках то к деду Игнату, то к деду Иваньке, когда бабка Марья начинает готовить для пахарей обед и у нее всегда чего-нибудь не хватает.

Чаще всего у нас пашет Макар Иванович, говорливый, неугомонный, любящий хорошо, основательно выпить. Макар Иванович доводится нам родственником. Вернувшись с войны, где служил вначале в кавалерии, а потом был артиллеристом, Макар Иванович женился на двоюродной материной сестре, тете Кате. В сорок седьмом году, в самое трудное несытое время у них родилась дочь Лида, и они еще больше породнились с нашей матерью — стали кумой и кумом.

Я помню, как праздновались крестины, как Макар Иванович сидел за столом в суконной, подпоясанной офицерским ремнем гимнастерке, с орденами и медалями на груди и как, привыкая к новым отношениям с матерью, кричал ей веселой, неуловимой скороговоркой:

— Кума, кума, веселенькое что-нибудь!

Мать стояла возле нашего, отцовского патефона, который специально принесла на праздник, и, стараясь угодить Макару Ивановичу, меняла пластинку за пластинкой, пока наконец не нашла то, что было ему особенно по душе, хотя и не «веселенькое».