Заря вечерняя

Со стороны послушать, складно у него все получается, просто. Но ученые люди об этом, наверное, не раз думали, подсчитывали — и вот не реки строят, а моря. Может, с реками хлопот побольше: добудешь воду, а она возьмет да и потечет не в ту сторону, куда бы хотелось. Что тогда делать? Хотя это, скорее всего, не проблема. В газетах вон пишут, реки теперь вспять поворачивать научились: текли на север, потекут на юг, чтоб не было там пустынь. Афанасий, правда, на это по-своему, по-стариковски смотрит. Коль природой задуманы пустыни, то, наверное, они зачем-то нужны. Например, для равновесия какого-либо. И надо бы с ними поосторожней, повнимательней. А то, глядишь, в одном месте превратим пустыни в сады, а в другом — сады превратятся в пустыни. Но, может, Афанасий и не прав, может, чего и недопонимает по своей неграмотности. Тут уж действительно надо спрашивать у Николая…

А осень меж тем опять клонилась потихоньку к зиме. Не успел Афанасий оглянуться, не успел как следует поспорить с Володей насчет родников и рек, а ноябрь — вот он уже: моросит дождями, засыпает землю почерневшими тополиными листьями, грозится первыми морозами.

Афанасий, жалея Горбунка, примерялся к непогоде, не ехал с утра в леса, ждал, когда хоть ненадолго выглянет солнышко. А чтоб время зря не пропадало, он шел в сарай, доставал столярные инструменты и начинал что-либо мастерить по заказу Екатерины Матвеевны. Хорошо просушенные сосновые доски строгались легко, тонкая, похожая на папиросную бумагу стружка вилась себе и вилась из-под рубанка, настраивая Афанасия на спокойные мысли. Никто здесь в мастерской ему особенно не мешал. Даже Екатерина Матвеевна и та заходила редко, чтоб не отвлекать его от дела. Наслаждаясь работой, Афанасий мастерил кухонный шкафчик взамен старого, совсем износившегося. Денька через два-три он рассчитывал его закончить. Оставалась уже самая малость: навесить дверцы да привинтить ручки. Но совсем неожиданно работа застопорилась — и, надо сказать, надолго…

Рано поутру, когда Афанасий только разложил инструменты, в мастерскую вдруг забежала Надежда и, толком не поздоровавшись, начала звать его к себе:

— Дядя Афанасий, пошли скорее к нам, мать просила!

— А что случилось? — оторвался тот на минуту от рубанка.

— Погреб у нас залило, а Володя на работе.

Афанасий отряхнул с фуфайки опилки и без долгих разговоров пошел вслед за Надеждой. Сколько он помнит, в Старых Озерах такого не было, чтоб заливало погреба. Село все-таки стоит на бугорке, грунтовые воды далеко, до них просто так не доберешься, колодцы все в Старых Озерах глубокие, десятиметровые. Но коль вода у Володи в погребе, то, значит, с этими грунтовыми водами что-то случилось. Может, дожди повлияли, хотя не такие уж они и затяжные, солнышко нет-нет да и выглянет. В иные годы дожди и пообильнее выпадали, а никто не жаловался на воду в погребах.

Пока Афанасий шел, торопился вслед за Надеждой, та успела все выложить ему про воду:

— Мать послала меня утром за картошкой, а я смотрю, она плавает.

— Так уж и плавает! — попробовал Афанасий повернуть все на шутку, но сам он уже чувствовал, что дело тут нешуточное, серьезное.

Картошку, конечно, они перенесут куда-нибудь в дом, в сухое место, воду вычерпают. А что дальше?! Вода эта не дождевая, не талая, а подземная. Она сама по себе из-под земли пришла, сама по себе и уйти должна бы. Ну, а если не уйдет, тогда как?! Тогда придется Володе распрощаться с погребом, тут уж ничего не поделаешь, воду эту подземную не победишь.

Володина мать, все лето тяжело и опасно болевшая у старшей дочери в городе и лишь недавно вернувшаяся в Старые Озера, встретила Афанасия возле погреба с корзиною в руках.

— Сроду такого не было, чтоб в погребе вода, — принялась она жаловаться Афанасию.

— Не было, а теперь вот есть, — опять вроде бы с шуткою ответил тот, а сам между тем осматривал погреб, прикидывал в уме, как лучше вытаскивать картошку, которая действительно плавала.

— Неси, резиновые сапоги! — приказал он Надежде.

Та поспешно кинулась в дом и через минуту поставила перед Афанасием Володины рыбацкие сапоги с высокими отворотами. Афанасий тут же возле погреба переобулся и, захватив корзину, начал спускаться по скользким, мокрым ступенькам.

Вода была студеной, и даже сквозь резину обжигала ноги, но Афанасий вскоре притерпелся. Приладив корзину на широкую полку возле стены, где стояли всякие банки и кувшины, Афанасий принялся выбирать картошку, уже кое-где начавшую подгнивать.

— Ну, что там?! — крикнула ему со двора Анна Митрофановна.

— Да что, — ответил Афанасий, — перебирать надо, сушить!

— Вот горе-то! Ее и сушить негде, Володька ведь подполье засыпал.

— Пока заносите в дом, — командовал дальше Афанасий, — а там видно будет.

— А как же Петька? — встревожилась Надежда. — Застудится ведь.

— Ничего, доченька, — стала утешать ее Анна Митрофановна, — мы его в вашу комнату перенесем, натопим пожарче, и, даст бог, все обойдется.

Надежда вздохнула, поправила выбившийся из-под фуфайки платок и подхватила первую корзину.