Заря вечерняя

Дождь стал моросить посильнее. Вслед за первой случайной тучкой над двором повисла вторая, пообширней и почерней. Народ стал расходиться. С узелком в руках подошла к Николаю Ксения, троекратно, как неживого, поцеловала в лоб, минуту постояла и заторопилась, вытирая глаза рукавом выходного плюшевого жакета:

— Пора мне, Коля. На поезд опаздываю.

— Спасибо, что приезжали, — отпустил ее Николай.

— Я помру, — как-то рассеянно, безжизненно махнула рукою Ксения, — может, и ты приедешь.

— Приеду. Только не спешите помирать.

Ксения еще раз махнула рукой и, вконец расплакавшись, негромко затворила за собой калитку.

Проводив ее, Николай и Соня начали потихоньку собирать со столов. Им неожиданно навязалась в помощники Луговичка. Несмотря на свой древний возраст и тяжелое, грузное тело, она проворно бегала между столов, поучала Соню:

— Ты стакан с водою на покуте поставь, чтоб Александровне было из чего попить.

— Да знаю я все, — ответила Соня.

— Знаешь-то знаешь, а небось не поставила еще.

Соня лишь натруженно, едва слышно вздохнула. А Луговичка не унималась:

— До девятого дня пусть стоит. Положено так. И меняй каждый день. Свежая должна быть, незатхлая.

— Хорошо, — не стала спорить с ней Соня.

Бросив убирать посуду, Луговичка присела на лавке, спросила:

— Девятый день устраивать будете?

— Будем, — опять вздохнула Соня.

— Я приду.

— Приходите. Мы никому не отказываем.

Луговичка еще немного покрутилась, больше путаясь под ногами, чем помогая, и ушла, на прощанье выпросив у Сони рюмочку сладкого церковного вина — кагору. В шестом часу засобиралась домой и Соня.

— Ночевать, может, к нам придешь? — стала она приглашать Николая.

— Нет, я лучше дома.

— Ну, гляди. А то у нас просторно.

— Спасибо, — все-таки отказался Николай. — Я дома.

Соня понимающе покачала головой и взяла с лавки доенку.

— Тогда хоть корову подою.

— И корову я сам. Отдыхайте.

— А сумеешь?

— Сумею.

Пообещав заглянуть завтра утром, Соня ушла, высокая, худая, безмерно уставшая и измучившаяся за эти дни…

* * *

Оставшись один, Николай переоделся в материну старенькую фуфайку, в которой она всегда хлопотала возле дома, и пошел в сарай, всем телом — плечами и грудью — ощущая, как ладно она обношена, как ладно прилегает к нему, нигде не стесняя, не затрудняя движения, будто это он, а не мать, носил ее с первого дня покупки.

Николай бросил корове охапку сена, минуту подождал и пошел в глубь сарая, стараясь не греметь доенкой, не пугать привыкшую к тишине и ласке корову. Оглядевшись в темноте, он отыскал возле стены маленький стульчик, который когда-то сам мастерил для матери, сел на него. Корова несколько раз оглянулась на Николая, переступила с ноги на ногу. Он, подражая матери, прикрикнул на нее: «Тише ты, тише!» — и начал доить, глубоко вдыхая запах теплого, сразу взбухающего в доенке густою пеною молока. Он попробовал представить, о чем думала мать за этой обыденной крестьянской работой. И вышло, что опять-таки думала она не о себе, а о нем, Николае, о его семье, о его делах и заботах. Николай тоже иногда вспоминал о матери и на работе, и в командировках, но все-таки лишь иногда, а она постоянно…

Закончив доить, он дал корове в награду кусочек хлеба, почесал холку, стараясь все делать, как мать, припоминая ее движения, слова. Завтра с коровой придется расстаться, и теперь она больше никогда не услышит этих слов, не почувствует на себе прикосновения родной, вынянчившей ее руки.

На крылечке Николая ждал кот. Они вдвоем вошли в дом. Первым делом Николай налил молока в блюдечко коту, потом ополоснул два кувшина и начал процеживать его сквозь чистую льняную тряпочку, которую обнаружил на гвоздике возле наличника, где она всегда и висела при матери. Один кувшин, налитый доверху, Николай отнес в сени скисать на сметану, а второй, чуть неполный, оставил в доме, прикрыв его деревянным кружочком. Потом он сел на табурет и стал смотреть, как Васька, низко склонившись над блюдечком, хлебает молоко. Ничего пока как будто не изменилось в этом доме. Да и сам дом еще прежний, ухоженный, обласканный матерью, с беленькими, чуть накрахмаленными занавесками, с вышивками, со стопочкой книг и тетрадей на шифоньере.