Зарисованное лето

Я никак не мог уснуть. Вспоминая и анализируя каждую мелкую деталь, которую узнал о Сашке за это время, я не был в состоянии выцепить то, что натолкнуло бы меня на мысль о его ориентации раньше. Не было никаких пристальных взглядов ни в мою сторону, ни в сторону кого-то из парней, он заигрывал с девчонками, в его внешности или одежде не было ничего «немужественного». Он сказал: «А сейчас я все испорчу» – и это был, безусловно, страх испортить наши с ним отношения. Кирилл, оказавшись в такой непростой ситуации, вряд ли станет об этом распространяться, я – тем более. Сашка знал меня уже достаточно хорошо, чтобы в этом не сомневаться. И вот тут возникает очень сложный вопрос: наши с ним отношения – дружба или с его стороны что-то другое? Что именно он боится потерять?

На секунду представил, могу ли я испытывать к нему романтическую симпатию, но тут же отказался обдумывать эту мысль. Это действительно полностью разрушит нашу дружбу моим устойчивым отвращением.

Для себя я успел решить только одно: мне дружба с ним не настолько важна, чтобы держаться за нее до последнего. Конечно, я понимал, что тот уровень общения, который он задал между нами, ни один из моих знакомых потянуть бы не смог. Потому и ответ простейший: если это только дружба, то ей быть, а если добавляются какие-то другие аспекты, то я своим психологическим комфортом рисковать не стану.

На следующий день я пропустил регулярный визит к бабе Дусе. Просто пока был не готов. Сашка у нас тоже не появлялся, и я решил, что он дает мне время все обдумать. До него я не встречал никого, кто так хорошо разбирался бы в людях, поэтому и не ждал давления или необдуманных шагов, которые окончательно бы разрушили нашу дружбу. А завтра начинается рабочая неделя, последняя до моего долгожданного отпуска. Хотя отпуск уже почему-то не казался таким желанным.

Однако же я Сашку переоценил. Опять влез ко мне в комнату посреди ночи, разбудив будто специально усиленным грохотом оконной рамы. А потом просто включил свет.

– Никит, поехали на речку, – дождавшись осмысленно-негодующего взгляда, негромко сказал он.

Я не знаю, что разозлило сильнее – что он не дал мне достаточно времени переварить вылитую информацию или что он срать хотел на мою утреннюю смену. И я не нашел способа лучше излить свое раздражение, чем сказать:

– Уебывай отсюда, пидорас.

Он, глядя куда-то в сторону, медленно кивнул, но продолжал едва уловимо улыбаться.

– Потом извинишься за это. Только не забудь. А сейчас поехали на речку, – он говорил так же тихо, но в голосе прозвучала непривычная для него жесткость.

– А если нет, кинешься в драку? – усмехнулся я.

– Нет. Я не стал бы тебя бить. И не позволил бы тебе бить себя. И закатывать истерики я не позволю ни тебе, ни себе. Я просто хочу, чтобы ты начал вести себя как человек, которого я знал до сих пор.

– О, похоже, цель моей жизни – оправдывать твои ожидания, – съязвил я, но уже сдавшись.

Встав с постели, я и не думал начинать скромничать, выпрямился, а только потом демонстративно начал одеваться. Это он тут гей, пусть он и решает, как должен вести себя в присутствии полуголого мужика. Но Сашка просто исподлобья продолжал смотреть мне прямо в глаза, ничуть не напрягаясь от этой фальшивой демонстрации.

В машине мы ехали молча, пока я не решился:

– Ладно. Ты это… извини меня. Я не должен был так говорить.

– Ого, быстро ты думать начал. Я в восторге. Извинения приняты.

Во всей ситуации сильнее прочего раздражало, что он оставался хозяином положения, несмотря на то, что все должно было быть иначе. Поэтому я решил уточнить с некоторой долей издевки:

– А если бы я не извинился?

– Никит, это просто слова. Я слыхал и похуже, и даже тогда не пропускал это внутрь. Извинения эти тебе нужны были, а не мне.

Он точно на архитектора учился, а не на психолога?

– Так зачем мы едем на речку? Будешь просить моей руки и сердца?

Он опять не отреагировал на укол:

– Поговорим. Я знаю, что все испортил. И хочу сделать все, чтобы исправить, раз уж сам виноват. До рассвета не больше часа, и если мы за это время не успеем все исправить, значит, и исправлять было нечего.

Мы вышли из машины на пустой берег. Мусор компания за собой почти весь убрала, но до идеальной чистоты теперь было далеко: кое-где еще валялись пустые бутылки, окурки, а в центре белел одинокий футбольный мяч. Сашка подошел к нему, носком подкинул вверх, дважды накинул правой ногой, а третьим ударом отправил точно в меня. Я рефлекторно поймал мяч руками, а затем откинул в сторону, этим показывая, что не собираюсь устраивать спортивные турниры. Потом прошел мимо него и уселся на песок, подкурил и прислушался к шуму воды. Прохлада, источаемая рекой, накладывалась на предрассветное марево, что делало температуру не слишком уютной.

Сашка, сев рядом, наконец-то произнес:

– Просто спрашивай.

Я дал себе еще минуту, а уже потом начал:

– Твои родители и друзья знают?

– Конечно.

– И как они восприняли?

– Друзьям по барабану. Родители вопили, истерили и пытались отправить к психиатру, но потом, под влиянием Тани и времени, просто пришли в себя.