Зарницы красного лета

Илюшка и я, не утерпев, выскочили со двора — захотелось взглянуть на флаги. Их было в самом деле немало, особенно пэ южной окраине села, и все они, развернувшись во всю ширь, под треск пулеметной и ружейной стрельбы реяли в сияющей голубизне над первозданной белизной, укрывшей село и землю.

— И правда, праздник! — с улыбкой воскликнул Илюшка.

А мне невольно вспомнился один-единственный красный

флаг, поднятый гуселетовским болыневиком-подполыциком Иваном Гончаренко перед крестьянской сходкой. И почему-то впервые по странной склонности к мечтаниям подумалось, что ведь тогда, в начале августа, красные флаги взвились во многих, очень многих селах, по всему родному краю. Обладая над людьми какой-то чудодейственной силой, они подняли на ноги весь народ, наделив его бесстрашием и неукротимостью. Их могучий и таинственный цвет, исстари странно волнующий людские души, отразился тогда на всем: на лицах людей, на земле, на небе. От пего, жаркого и неугасимого, было красным все лето. Теперь же наступила зима, а он, красный цвет, не только не угас, как угасла зелень, а разгорелся на снежной белизне еще ярче — от земли до неба, над всей степью.

За ворота, потеряв нас, выскочил Петрован. Он начал загонять нас во двор, но мы заспорили с упрямым хозяином, а в это время из ближнего переулочка два партизана вывели, должно быть, тяжелораненого, в накинутой на плечи, распахнутой шинели. Свесив голову, раненый едва передвигал ноги.

Это был товарищ Сергей.

— Сильно поранило, в грудь,— заговорил Гордеев, увидев Пстрована.— Сгоряча-то пошел, а вот теперь совсем ослаб. Должно, много крови потерял. Не знаешь, где лазарет?

— За церковью,— ответил Петрован.

— Далеко, без носилок не донести.

— Давайте я сбегаю, а его пока в дом.

— Беги. Зови фельдшера. Да поскорей.

Солдаты осторожно внесли своего юного однополчанина в дом и уложили на голбце, где хозяйка быстренько расстелила дерюжку. Товарищ Сергей не открывал глаз, дышал часто, с хрипотцой, иногда в груди его будто закипало что-то...

— Где его? — шепотом спросил Кузьмич.

— В атаку ринулся,— ответил Гордеев негромко, присаживаясь у ног раненого на уголок голбца.— Да и зря, пожалуй, рипулся-то: пускай бы сами лезли — ловчее бить. Ну, дак молодой, задорный, не утерпел. В горячке. Его первого и скосили.

— А где его?

— Да у Соляной дороги...— Гордеев оторвал было клочок бумаги на закрутку, но тут же поспешно спрятал ее в карман шинели.— У нас там, батя, жарко! Чересчур жарко! Скажи, как озверели нынче беляки. Не солдатики, знамо, а золотопогонники.

Гонят и гонят подневольных на наши пулеметы. Там уж их полегло — не счесть. А их все гонят.

— Удержитесь? — тихонько спросил Кузьмич.

— Что ты, батя! Да все ляжем, а не пустим!

В' груди товарища Сергея что-то забулькало, и он забился в кашле. Гордеев слегка повернул его на бок — и тогда из уголка его губ вытекла алая струйка крови. Осторожно обтерев губы раненого своей ладонью, Гордеев заглянул в щелочки его чуть приоткрытых глаз, сказал ласково:

— Потерпи, сынок...

Только через полчаса Петрован привел военного фельдшера и двух санитаров с носилками. Пожилой фельдшер, едва отдышавшись у порога, сказал в свое оправдание:

— Раненых много...

Присев на край голбца, он начал осматривать товарища Сергея. Позади фельдшера столпились санитары и солдаты. Нас, мальчишек, не подпускали и близко. Оказалось, что в спешке у боевой позиции раненый был перевязан наспех; его надо было прежде всего перевязать заново, а потом уж и нести в лазарет. Фельдшер снял с раненого все бинты, разорвал на нем рубаху и, скомкав кучу окровавленного материала, не зная, куда его деть, обернулся назад. Солдаты растерялись, а тем временем Петрован, подскочив со стороны, бесстрашно принял из рук фельдшера все тряпье, насквозь пропитанное кровью.

Раненый все время был в забытьи, а когда его расшевелили — очнулся и приоткрыл глаза. Обессиленно разжав губы, проговорил протяжно:

*— ...ла-а...

Он силился произнести какое-то слово...

— ...ла-а...

— Что он говорит? — недоумевал Гордеев.

— Просит что-то,— предположительно ответил фельдшер.

Но тут Петрован, еще не успевший отойти в сторону, высказал свое мнение:

— Он говорит: «Флаг».— Подняв в руках окровавленное тряпье, пояснил: — Он просит повесить... заместо флага. Он вчерась говорил, что их мало вывесили.

— Это правда, говорил,— подтвердил Гордеев.— Только навряд ли он просит это вывешивать...

— А вот и просит!—совсем по-мальчишески уперся Петрован.

— ...ла-а...— еще раз протянул раненый.

— Ну, слышите? — спросил Петрован.

— Его сейчас понять трудно...

— Как хотите, а он просит,— сказал Петрован.— И надо выполнить его волю. Я вот выберу побольше кусок из рубахи, высушу и повешу у дома.