Зарницы красного лета

Никакой пощады не давали мы и воронам. Они селились обычно поближе к опушке бора — из своих гнезд, с высоты, могли осматривать все село. Летом из-за ворон у ребят было много хлопот и неприятностей. Матери заставляли ребят стеречь от них, да еще от коршунов, какие тоже появлялись часто над селом, выводки цыплят, утят и гусят. Стеречь надоедало, а только забудешься, заиграешься — на дворе птичий переполох: хищницы сейчас же утащат какого-нибудь цыпленка. Иу и тому, кто зазевался, конечно, здорово попадало.

Зная, что их ожидает летом, ребята начинали войну с хищницами еще ранней весной. И вели ее беспощадно, всем ребячьим миром. Мы знали, когда в вороньих гнездах будут положены яйца, и уже тут как тут: облазим любые сосны, размечем все разбойничьи жилища, хотя иной раз вороны так и метят

ударить тебя клювом в голову, так и бьют крыльями... Ничего! Все выдерживали! Если же настырные хищницы вновь строили гнезда, мы вновь бросались в бой с вражьей стаей! Естественно, тогда мы видели от ворон один вред...

Кажется, на третий день пасхи, вволю наигравшись в селе, вся наша ватага решила побродить по опушке бора, где уже было сухо, и узнать, много ли гнезд понаделали треклятые вороны. Время зорить их еще не настало. Да и не могли мы лазить по деревьям в праздничных рубахах: порвешь — не являйся домой.

Однако нам уже не терпелось — хотелось хотя бы подразнить и попугать ворон. Гнезд было много. В них уже лежали первые яйца. Еще издали заметив нас, вороны пачали метаться и орать во все горло. Хватая с земли все, что попадалось под руку, мы бросали в хищниц. Это сопровождалось разбойничьим свистом. Почти все ребята то и дело засовывали в рот пальцы и свистели так пронзительно, что вороны, бросая гнезда, взмывали и кружились над вершинами сосен. Вскоре в вороньем царстве поднялась всеобщая паника. Вороны метались над бором, как перед бурей.

Вот тут-то со мной и случилась беда. Я все время держался в сторонке, действуя наособицу, но ребята — очень наблюдательный народ. Не подозревая, как он может повредить мне, Федя Зырянов вдруг спросил меня при всех:

— А ты пошто не свистишь?

Я знал, что меня ожидает, но делать было нечего, пришлось сознаться:

— Не умею.

— Свистеть не умеешь?!

— Никак не выходит.

Немало я страдал с той поры, когда обнаружилось, что я не умею свистеть. У деревенских же ребят считалось, что без свиста невозможно жить. Свистом ребята вызывали друг друга из домов, перекликались в бору, на озерах, в степи. Свистом подзывали собак, гоняли голубей, пугали коршунов и ворон, когда они появлялись над селом. Без свиста, разумеется, нельзя было и скакать на конях.

Сколько усилий я затратил, чтобы научиться свистеть! Спрятавшись ото всех где-нибудь на огороде, за пригонами, я так и сяк растягивал губы, так и сяк засовывал пальцы в рот, тужился, но вместо свиста — одни елюни. Как ни горько, ни досадно было, а еще в Почкалке мне пришлось распрощаться с самой первой и заветной мечтой. За последнее лето, прожитое там, мне удалось научиться посвистывать лишь одними губами, но не сильнее, чем посвистывает суслик.

Ребята в Почкалке знали о моей беде и давно смирились с моей неполноценностью. Но теперь мне вновь предстояло страдать.

Гуселетовские ребята, как и почкальекие, вначале не поверили мне, думая, что я шучу, потом отнеслись ко мне с большим сочувствием и давай учить:

— Ты вот так, вот так растягивай губы! И дуй!

— А если с пальцами — вот так! Пробуй!

— Ну, что ты?

К сожалению, я всегда легко поддавался уговорам. «А вдруг свистну? — подумалось мне тогда с надеждой.— Ведь я давно не пробовал, с прошлого года!» Надо было схитрить, попробовать сначала в одиночку, но у меня на это не хватило хитрости. Перед всеми ребятами я засунул в рот пальцы, начал тужиться, по у меня вместо свиста опять обильно потекли слюни.

— Га-а! — грохнула вся ватага.

Моя грубейшая ошибка развеселила Ваньку Барсукова. Презрительно сплюнув, как плюют табашники, он вскрикнул:

— Он и свистеть-то не умеет! Тьфу!

— Умею! — отрезал я, смотря на Ваньку в упор.

Да, вот здесь-то надо было стерпеть и смолчать, но я опять сделал глупость — взял да и свистнул, как суслик.

— Га-а-а! — еще дружнее залилась вся ватага.

Теперь даже лучшие мои дружки смеялись надо мною. Даже Федя Зырянов... Да и как, в самом деле, не смеяться, если человек не умеет свистеть? Тут можно лопнуть со смеха!

Едва ребята успокоились, как Ванька Барсуков с ехидно улыбающейся конопатой рожицей попросил меня:

— А ну-ка, слышь, свистни еще разок!

— Сейчас,— ответил я серьезно.— В самое ухо? — И сделал шаг вперед.

— Он опять! Опять как петух! — попятился Ванька.

— Трусишь?

Но на сей раз, едва мы сцепились, ребята растащили нас в разные стороны.

— Рубахи порвете!

Но я все же успел сделать одно открытие: привязчивые всегда трусливы. Не зря говорит народная пословица: пакостлив, как кошка, а труслив, как заяц.

Только много лет спустя я узнал о причине своей неполноценности. Вскоре после моего рождения обнаружилось, что я не могу сосать грудь матери.