Зародыш мой видели очи Твои. История любви

Она заскакала через ступеньку вверх по лестнице, но с площадки второго этажа ей открылась картина не лучше: официант и посыльный мальчишка прилипли к закрытой двери комнаты номер двадцать три и буквально тряслись от возбуждения. Первый был готов отгрызть костяшки собственных пальцев, второй без остановки ходил вверх-вниз, как поршень. В комнате явно происходило что-то ужасное.

– Бедный, бедный бедолага!

Но прежде чем глаза Мари-Софи успели наполниться слезами, вслед за ней на лестничную площадку влетел старый Томас и завопил все тем же приглушенным голосом: «Она пришла! Она здесь!» С разгона налетев на девушку, он толкнул ее в объятия мальчишки, которого отбросило на официанта, а тому, в свою очередь, чтобы удержаться на ногах, ничего не оставалось, как ухватиться за дверную ручку. Дверь распахнулась – и они кучей свалились на пол комнаты номер двадцать три. Там, на кровати, сидела залитая слезами повариха, а над ней стоял один из мужской парочки».

«Ну и цирк!»

«Да, моей матери выдалось совсем немного времени, чтобы оправиться от того, что с ней сделал это мерзавец Карл Маус».

«А не слишком ли все это отдает каким-то нелепым фарсом?»

«Скажу прямо, мне самому хотелось бы, чтобы возвращение Мари-Софи домой было более драматичным и серьезным, но все произошло именно так: в этот день, когда она заслуживала безраздельное участие других, ей пришлось больше переживать о бедолаге, чем о себе».

«Я ей очень сочувствую!»

«Мари-Софи выкарабкалась из кучи-малы: из пасторской каморки долетали гневные восклицания, а в ответ на них – скрип зубами. Значит, бедолага все-таки жив!

Девушка вскочила на ноги, быстро оправила на себе одежду, смахнула с лица гримасу унижения и ринулась к дверям тайника. Завидев ее, повариха посинела от злости:

– Вот она! О, Боже мой, лучше ее спрашивайте, это она его заморочила, это она его испортила!

Мужчина преградил Мари-Софи дорогу, скомандовал плачущей женщине замолчать, а остальным жестом указал подняться с пола и увести повариху из комнаты. Он молча ждал, пока мальчишка с официантом, подхватив повариху под руки, выводили ее в коридор, а когда в дверях исчез и замыкавший шествие старый Томас, пытавшийся подбодрить бедную женщину сплетнями, явно сочиненными прямо на ходу, мужчина отступил в сторону и пропустил девушку в пасторскую каморку.

Бедолага, похоже, свалился с кровати и крючился на армянском ковре, пока второй из мужской парочки тщетно пытался подхватить его, но бедолага выскальзывал из рук, голый и верткий, как неожиданно очнувшийся после свежевания заяц.

Наклонившись к мужчине, Мари-Софи прошептала ему на ухо:

– Можно мне? Он всегда такой спокойный, когда я с ним…

Мужчина выпрямился и с язвительной интонацией поблагодарил ее за то, что она соизволила к ним заглянуть. Пропустив это мимо ушей, девушка дотронулась до плеча бедолаги – и он затих; она мягко взяла его за руку – и он поднялся на ноги; она легонько подтолкнула его – и он опустился на постель; она подложила сложенную лодочкой ладонь под его затылок – и он лег; она укутала его одеялом и покрывалом – и он закрыл глаза.

Присев на краешек кровати, Мари-Софи повернулась к мужчинам и увидела, что их гнев улетучился.

– Что здесь произошло?

Переглянувшись, они рассказали, что вскоре после ее ухода мужчина – «которого мы назовем здесь просто Л.» – ага… значит, проснулся и начал вести себя как-то угрожающе, видимо, бредил, или, во всяком случае, так подумала сидевшая с ним женщина. Однако скоро у нее появилось подозрение, что он просто смеялся над ней, потому что каждый раз, когда она подходила к нему, он притворялся спящим, но стоило ей только отойти, он снова таращился на нее и указывал рукой вниз, на свое причинное место, совершенно бесстыдно, как ей показалось, о чем она ему и выговорила (ее слова): что, мол, в его же интересах губу-то не раскатывать, она знавала мужчин и поважнее его!

– Она, случайно, в прошлом в театре не работала?

– Эээ, да, можно и так сказать…

Мари-Софи подтвердила стряпчую карьеру поварихи во благо оперного искусства, а двое продолжили: Наконец до поварихи дошло, что Л. приспичило облегчиться и он просил ее помощи. Она, естественно, сочла это за наглость: все, о чем ее просили, так это просто посидеть с ним немного, и она была не намерена созерцать его какашки, он вполне мог потерпеть, пока не вернется эта коза.

– Именно так она тебя назвала… Да… Вот только у него как-то получилось самому дотянуться до ночного горшка под кроватью…»

«Слушай, а не слишком ли много уже скатологии в этой твоей истории?»

«Нет-нет, она только начинается!