Зародыш мой видели очи Твои. История любви

Стянув с мизинца небольшой перстень, он взялся за дужку и вдавил печатку в глину. Девушка взглянула на него вопросительно.

– Потрогай его сейчас…

Мари-Софи медлила: он ведь сказал, что любит ее, ведь так? Не лучше ли тогда сделать, как он просит? Какая разница, сбрендил он или нет? Будет жаль, если они поссорятся перед расставанием, ведь было так хорошо сидеть с ним, болтать о всякой чепухе, когда он дремал, краснеть, когда он приходил в себя и смотрел на нее, а еще – гореть вместе с ним. Мари-Софи не могла помешать ему уйти, не могла помешать им забрать его. Как она могла это сделать? Наброситься на них, как рысь? Вцепиться в них клыками и разорвать на части? Вместо этих придут другие, и у нее не хватит желудка, чтобы съесть всех, кого она убьет. Да, ей хотелось бы побороться за него, но сейчас она должна довольствоваться тем, что есть: играть с ним в эту абсурдную игру. Он будет счастлив, когда они расстанутся, а она – в недоумении, и это не такие уж плохие эмоции для подобного момента.

– Потрогай его сейчас…

Она осторожно провела кончиком пальца по глиняному комку. О Боже! Комок дернулся, как дергается в ладони червяк, и слегка завибрировал. Что же это такое? Какой-то морской огурец? Девушка никогда не видела живых морских огурцов, но четко представляла, как те должны выглядеть: да, толщиной с предплечье и сужались к тому концу, где у них был рот. Или у этих тварей не было рта? Мари-Софи перевела взгляд на бедолагу:

– А оно кусается?

Мужчина потряс головой и стер отпечаток перстня с глиняного комка. Тот сначала колыхался под его рукой, затем затих и лежал без движения, как полено. Девушка смотрела на того, которого любила: что это за алхимия такая, что за магия?

Он выдвинул из-под стола стул и движением руки предложил ей сесть. Мари-Софи села, ожидая его объяснений. Он задумчиво вздохнул, сложил ладони вместе, будто для молитвы, закрыл глаза, слегка опустил голову и поднес руки к лицу так, что кончики пальцев коснулись носа.

Воздух внутри каморки сгустился: вокруг думающего человека клубилась тьма, и тьма эта была настолько глубокой, что девушке показалось, будто за его спиной открылась другая комната. В ней бликами играла золотая стена, отражая сияние семи свечей в канделябре высотой в человеческий рост. Свечи коптили, дым, поднимаясь от пламени, образовывал постоянно меняющиеся знаки или буквы языка, которого она не понимала.

Через секунду эта вечность закончилась, и он выпрямился – уже совершенно бодрый на вид:

– Меня зовут… э-э-э… Лёве. Очень рад с тобой познакомиться! – слегка поклонившись, он улыбнулся смущенно сглотнувшей девушке. – А то, что я тебе показал, то, что покоится сейчас на этих шелковых простынках, – мое дитя, мой сын, если быть совсем точным. И он может стать и твоим сыном тоже, если ты захочешь мне помочь, если захочешь родить его вместе со мной!

Мари-Софи не верила своим ушам. Что такое говорил этот спятивший бедняжка, которого она была не в силах не любить? Его дитя? Их дитя? Этот омерзительный кусок непонятно чего, дергавшийся под ее прикосновением, как обрубок гигантского червя? Надо же, как романтично! Она пересела на кровать, надеясь, что ее движение можно понять как: «Ну что ж, тогда, пожалуй, нам стоит поторопиться!» или: «Вот так новость! Тебя зовут Лёве, да? И у тебя там в коробке сырье для глиняного ребенка? И я могу родить его вместе с тобой? Хм, благодарю за предложение, но разъясни, пожалуйста, что тут к чему? Я же простая деревенская дуреха, много чего не понимаю и по наивности своей думала, что маленькие детки – цыплятки там и всякое другое потомство – получаются совсем другим путем!» Многозначительно приподняв брови, Мари-Софи пожала плечами, он ободряюще улыбнулся ей в ответ, она решительно встала:

– Ну что ж, думаю, лучше дать тебе побыть одному. Ты уже намного бодрее и, наверное, за последние дни по горло сыт и мной, и моей болтовней…

Она направилась к выходу, намереваясь уйти, но уже в дверях обернулась на своего рехнувшегося бедолагу и протянула ему руку:

– Было приятно с тобой познакомиться, господин Лёве… С Вами – я хотела сказать!

Лёве взял руку девушки в свои, посмотрел на нее, потом – на коробку:

– Поверь мне!

И Мари-Софи поняла, что он не отпустит ее руку, и что она готова была ему ее отдать. Их ладони соединились, он повел ее назад в каморку, она повела его назад в каморку…

– Я всю свою жизнь посвятил созданию этого комка: из почвы под Староновой синагогой, из росинок с лепестков роз, что цветут в садах Пражского града, из капелек дождя с брусчатки еврейского гетто и многого, многого другого…

– Из чего еще? Ты обещал рассказать мне все!