Зарождение добровольческой армии

– Ну проезжайте!

А через два дня, в Остроге, стук в дверь – ив комнату входит мой пропавший командир капитан Киркин.

– Я все время шел за вами по пятам, опрашивая окрестных жителей, – сказал он мне. – Все, что вы предприняли, я знаю и все одобряю. Иначе вы не могли поступить, и я сделал бы то же самое. А теперь я должен спешно уходить от вас «по шпалам». Немцы уже в Ровно, и поездов нет. Не могу даже остаться у вас переночевать.

Я дал ему одну из лошадей, и он уехал. Потом мы встретились с ним в Киеве, где я работал под его руководством для Добровольческого движения. Большевики его расстреляли. Это был настоящий герой, спокойно и со своей доброй улыбкой пошедший навстречу своей смерти.

Е. Ефимовский [62] В офицерских погонах [63]

В моих воспоминаниях особое место занимает Съезд офицерских делегатов армии и флота в Петрограде весной 1917 года. Мне не совсем понятно, почему его замолчали, даже в объективных воспоминаниях генерала А.И. Деникина.

Это были месяцы, когда многим казалось, что согласованность творческих революционных сил и творчества предшествующих поколений удержит в равновесии государственное здание России. Это были месяцы, когда офицерам не отдавали чести, но еще не снимали погон. Съезд отличался от съезда в Ставке Верховного Главнокомандующего своим составом: в нем были не только фронтовые части, но и запасные полки; это влияло на степень политического разложения.

Наша делегация, представлявшая совет офицеров Московского гарнизона, заметно нервничала. Московский Совет не был левым. Его председателем был генерал князь Друцкой[64]. Помню красочную сценку: заседание Совета; в отдалении сидит «око революционной полиции» – прис. пов. Никитин[65] и прис. пов. Вл. И. Малянтович, про него был сложен афоризм, что он «лучший юрист среди естественников и лучший естествоиспытатель среди юристов». Во время прений один из «неукротимых» заявил, что «его любовь к полиции не увеличивается от того, что она красная». Левая полиция покинула зал.

Петроград нас не порадовал. В нем офицерство как бы извинялось за свое звание. Эта же атмосфера была в заседании в помещении армии и флота. На трибуне гвардии полковник Гущин[66]; его речь – обвинительный акт против офицерства и приветствие новому духу в армии, – официальные аплодисменты. Капитан Ждан-Пушкин просит отложить «ремонт здания до окончания пожара». Выступает с филиппикой представитель Совета рабочих и солдатских депутатов – повышенные аплодисменты.

Я смотрю вокруг: смущенные и приниженные взгляды. Психологический момент: или залу нужно взять, или в ней нечего делать. Вспомнил старые университетские сходки. Прошу слова. В отличие от предыдущих ораторов, вместо «товарищи» и «граждане» начинаю: «Ваши превосходительства и господа офицеры». Я слышу как бы вздох облегчения. Продолжаю: «Когда я слышу здесь осуждение классового состава российского офицерства и его привилегий, я невольно вспоминаю, что действительно офицерство имело одну обязанность, бывшую в то же время его правом и привилегией, – вести других на смерть за Россию и своей смертью подавать пример самоотвержения». Гром аплодисментов. Обращаясь к ложе Советов солдат и рабочих, я добавляю: «Если вы жаждете этой монополии, поспешите на фронт; перед вами поле для вашего геройства». Общий смех. Партия была выиграна, нужно было закрепить большинство. Заканчивая речь, я говорю: «Я обращаюсь к тем, кого, может быть, и нет в зале, кто не привык ползать на брюхе перед тем, кого он вчера проклинал; я зову их на действительную помощь, я их зову на помощь России».

Резолюция полковника Гущина и красного генералитета позорно провалилась. Среднее офицерство спасло офицерскую честь.

В полку застал новость. Меня назначили в распоряжение командира вновь формируемого в Москве ударного полка имени 1 марта – капитана Т.Д. Кругликова, бывшего в этот момент и.д. командира 85-го запасного полка. Являюсь. «Хотите ехать с нами в Бессарабию и посмотреть на революционное творчество?» Капитан Кругликов – сибиряк и левый с сильным креном. «Рад стараться».

Полк отбыл через неделю, я должен был его догнать через три дня. Остроты сменялись сплетнями. Надо мной смеялись: «променял кукушку на ястреба», «это не полк, а сброд преступников». Как всегда, молва преувеличивает. Но иногда держится. Уже в Париже среди галлиполийцев за стаканом вина разговорились с генералом А.П. Туркулом; кто-то упомянул 1 марта. Туркул разразился: «Был такой сброд, который носил это имя». Тут уж затрагивалась честь моего полка. Спрашиваю: «Вы про кого это изволите говорить?» Генерал Туркул: «Почему это вас волнует?» Ответ: «Я офицер полка имени 1 марта; это единственный полк во всем фронте, получивший пять георгиевских крестов за военные заслуги в ноябре 1917 года. На Новый год 1918 года все офицерство было в погонах. Полк демобилизовался по приказу». В чем же дело, недоумевал генерал Туркул.