Зарождение добровольческой армии

В середине июня 1917 года Сводный пехотный полк, еще недавно носивший громкое наименование Собственного Его Величества, перестал существовать. Все солдаты, получив нужные документы, покинули Рогачев. Офицеры также должны были вернуться в свои части, но из Ставки пришло распоряжение, что желающие офицеры могут получить командировку во Францию, в распоряжение военного агента. Это многих соблазнило. Возвращаться в полки не хотелось, от боевой службы поотвыкли, а многие ее еще и не испытывали. Был и страх — как отнесутся в полках и в полковых комитетах к офицерам, служившим и защищавшим Царскую семью. Между офицерами было много разговоров, как отнестись к этому предложению. Я стал на точку зрения, что покидать Родину в минуту опасности и величайшей разрухи невозможно и что каждый из нас может и должен оставаться и принести жертву в меру своих сил, помогая восстановлению армии. Одни со мною согласились, другие возражали, говоря, что помочь мы ничем не можем, и воспользовались возможностью уехать за границу.

Задержавшись недолго в Петрограде, я отправился на фронт и, проблуждав почти две недели в поисках полка, наконец его нашел. Мое возвращение в полк не вызвало никаких недоразумений. Офицеры встретили меня радостно, солдаты (я получил опять роту, которой командовал до назначения в Сводный полк) — радушно.

Армия тяжело переживала революционную болезнь. Всяческие эксцессы с неугодным начальством и постоянные митинги делали армию вооруженной толпой без дисциплины и порядка. Все усилия офицеров сохранить хотя бы видимость воинской части часто оставались без успеха. Но к моему большому удивлению, как у меня в роте, так и во всем полку отношения между солдатами и офицерами были хорошие.

Приказания исполнялись, и даже занятие боевых участков не вызывало возражений. Особенно тяжелым было положение на участке Дзике–Ланы, высоком, крутом холме в долине Гнилой Липы, в Галиции. Немцы усиленно старались сбросить нас с этого холма, откуда им открывался бы простор на всю долину реки. Окопы сошлись на расстояние в 30—50 шагов, и над ними были натянуты сетки, так как они забрасывались ручными гранатами. И, несмотря на постоянную бдительность, опасность и трудность подноса еды даже ночью, полк с успехом держал эту позицию целую неделю и очень хорошо и незаметно сдал ее пришедшему нам на смену другому полку.

Прямого участия в Корниловском наступлении [53] мы не принимали, будучи в резерве командующего армией. Разграбив оставленный австрийцами город Калуш, войска, принимавшие участие в наступлении, распропагандированные революционной пропагандой о мире «без аннексий и контрибуций», ринулись в тыл. Не соблюдая никакого порядка, солдатня пробивала себе дорогу штыками, все сметая С пути, — только бы уйти из-под обстрела.

Наша 3–я гвардейская дивизия получила приказ отходить за реку Збруч, протекавшую по старой границе с Австрией, и занять позицию вдоль реки. Мне было приказано с двумя ротами быть в арьергарде и оставаться в месте расположения полка еще шесть часов после его ухода.

Уже стемнело, когда я двинулся в путь, имея четырех офицеров и человек 300 солдат. Приехавший в деревню крестьянин — галичанин — сообщил нам, что соседняя деревня уже занята австрийцами и что они идут по шоссе дальше на восток. Я взял хорошего проводника — крестьянина — и просил его вести нас по полевой дороге параллельно шоссе, в 2—3 верстах от двигавшейся австрийской колонны. Я отдавал себе отчет в том, что только быстрота и полная скрытность движения позволят нам опередить и оторваться от австрийцев. Представлялось мне также и то, что противник не будет в движении всю ночь и остановится где-нибудь на отдых. Я предупредил солдат об обстановке, приказал идти быстро, не курить и не рассчитывать на привалы.

Большинство из них поняло серьезность момента, но были и такие, которые время от времени кричали мне: «Сусанин, куда ты нас ведешь?» или «Когда же будет привал?» и т. д.

Не обращая внимания на эти возгласы, я безостановочно вел их вперед (вернее сказать — назад). Так прошла эта тихая, теплая ночь. К рассвету мы подошли к большой деревне, от которой до Збруча оставалось 5 верст. Я разрешил солдатам отдохнуть, напиться и умыться. От австрийцев мы оторвались, но все же я выставил сторожевое охранение и сам его обошел. Когда я вернулся в деревню, мои офицеры доложили мне, что во всех избах и дворах полно солдат — стрелков лейб–гвардии 4–го полка.

«А где же их офицеры?» — спросил я. «Офицеров нет. Солдаты говорят, что у них свой комитет».

Я нашел председателя этого комитета. Это был отлично выправленный и красивый унтер–офицер 4–го стрелкового полка. От него я узнал, что солдаты его полка, около 800 человек, ушли из полка и вот уже две недели самостоятельно бродят по Галиции. Два дня тому назад они пришли в эту деревню, жители которой их кормят. Солдаты решили здесь кончать войну и сдаться в плен, когда подойдут австрийцы.