Зарождение добровольческой армии

Весь этот монолог я воспроизвожу по памяти. В основном это было так. Доброволец заспешил, стал прощаться. Уже в дверях бабушка попросила его подождать минутку, метнулась в кухню и быстро вышла, заворачивая в салфетку кусок хлеба и две котлеты; сунула ему в руки, сказав: «Я сейчас», — и через полминуты вышла опять со стаканом вишневой наливки из бутыли, что стояла у нас в буфете, разбавив ее горячей водой.

— Вот, выпейте вишневочки тепленькой на дорогу! Доброволец быстро выпил. Бабушка взяла стакан из его рук, передала его мне, обняла добровольца, поцеловала и перекрестила его.

— Ну, с Богом, милый мальчик. Пусть вас Бог хранит. Увидите Петю и всех наших, передайте им мое благословение. Значит, уходите?

Уже беря повод, он как-то грустно сказал:

— Да, уходим. Уж очень много их и напирают со всех сторон. Спасибо за все. До свидания. — И крупной рысью поскакал прямо через степь, исчезая в легком тумане.

Вернулись в гостиную.

Дедушка сидел с братом на диване. Бабушка села в кресло. Я подошел к окну. Все были под тяжелым впечатлением всего слышанного, всего надвигающегося. У Гали было тихо. Видно, спала. Ни к кому не обращаясь, бабушка проговорила:

— Что же делать? Дедушка ответил:

— Подождем. Может, кто зайдет.

За эти короткие минуты у меня в голове молниеносно рождались планы, один сменяя другой. Не скрою — фантазии было много. Я остановился на плане, который исходил от Пети. Твердо решил проявить инициативу. Дедушка выходить не мог, у него болели ноги. Поэтому я выйду на угол Садовой, что в одном квартале от нас, забрав все теплое белье и остальную мелочь, каждому в отдельном пакете, с надписью для кого. Все уложено в один вещевой мешок («сидор» такой у нас был). Я буду смотреть на проходящие части, обозы и, если кого из знакомых увижу, попрошу их взять. Если никого не увижу, попрошу просто кого-либо взять для них. На этом и порешили.

Скоро я уже стоял на Большой Садовой. Проходили очень мелкие пехотные части, с большими интервалами. Опять проходили повозки. За всеми я шел рядом, примерно до 4–й линии, замедляя шаг, спрашивая у седоков, у идущих пеших, у редких конных, не знают ли они наших, называл фамилии. Потом шел в обратном направлении до нашего угла, не переставая спрашивать уже у встречных. Так я колесил часа два с промежутками, так как бывали моменты, когда вдруг становилось пусто на улице и никого не было.

Наступили сумерки. Мне было тепло от маршировки туда и обратно, я повторял это движение несколько раз. Закончив свое последнее «турне», стоя на углу, я уже подумывал вернуться домой, так как никого уже не было. Вдруг вдали показались конные — подходила группа, что-то десяток всадников, по виду казаки. Выйдя на дорогу, ближе к ним, я повторил, уже как попугай, свои вопросы. Кто-то из первых ответил: «Нету здесь таких». Я уже решил просить их взять наш «сидор», но почему-то замялся. Группа прошла и стала удаляться. Сумерки стали гуще. Я повернул домой. Когда я уже подходил к дому, меня осенила мысль, которую я сразу определил как «гениальную». Я рассудил так: за все время моего пребывания на Большой Садовой я видел, что пехота шла мерным шагом, повозки шли шагом, и конные тоже шли шагом. Никто не бежал, никто не скакал даже рысью. Таким образом, если я сейчас надену коньки и побегу, то я всю армию перегоню. А бегал я на коньках тогда ветром.

С решительным видом я позвонил у парадного. Открыл дедушка.

— Ну, как?

Уже на кухне я все рассказал и для подкрепления своего плана сразу наврал, что мне сказали, что часть, где Петя и Володя, как будто на Екатерининской площади или где-то в районе базара, и поэтому я сейчас надену коньки и все им передам. И еще приврал, что меня ждут Коля и Герман — мои приятели с нашей улицы. Их братья тоже добровольцы. Бабушка заохала, но, к моему удивлению, меня поддержал дедушка. Спасло меня то, что бабушка все время бегала к Гале, которой к вечеру стало хуже. Температура прыгнула вверх, и она начала бредить и опять плакать. Короче говоря, с расширяющимися планами я стал переодеваться в свой зимний охотничий костюм, подаренный мне папой к Рождеству. Теплые суконные брюки, крепкие высокие сапоги, которые я приспособил под коньки еще в начале января, катаясь по Дону. Надел фуфайку, теплую, на вате, короткую куртку, взял папаху, белый башлык, купленные мне в прошлом году в Кисловодске теплые варежки; рассовал по карманам перочинный нож, спички, медянку. Улучив момент, на всякий случай завернул тоже в салфетку ломоть хлеба и котлету. И был готов к путешествию хоть на край света.

Уложил в «сидор» все заново — более компактно. Захватил пакет с пиленым сахаром, отсыпал в пакетик чаю, взял несколько ломтей хлеба и еще какую-то мелочь и стал стараться поскорее улизнуть, чтобы, чего доброго, кто не пришел и не сорвал моего плана.