Зарождение добровольческой армии

С. Голубинцев [86] НА ТИХИЙ ДОН (Из старых воспоминаний) [87]

Согласно приказу штаба армейского корпуса полк 11–й кавалерийской дивизии [88] расположился в окрестностях города Летичева. Волны большевистской революции приближались к фронту, и повсюду распространялись слухи о разгоне Временного правительства и бегстве Керенского. Солдаты собирались группами и таинственно шептались между собою, поглядывая с нескрываемым озлоблением на офицеров. Все реже они отдавали честь начальству и все больше расшатывалась в кавалерии воинская дисциплина. В это тревожное время командир полка полковник Балихов [89] вызвал меня в кабинет и таинственно сообщил политическую обстановку данного момента.

Ему было уже известно об убийстве большевиками последнего Верховного Главнокомандующего русской армии генерала Духонина. Я немедленно должен был отправиться со взводом в штаб дивизии для несения службы летучей почты.

— Корнет Голубинцев, с минуты на минуту из штаба дивизии могут прийти самые неожиданные, а может быть, и трагические известия! Наш полк должен там иметь верных людей, и потому, переговорив с адъютантом корнетом Кигн, я решил возложить на вас эту ответственную задачу».

Пожав мне на прощанье руку, Балихов еще раз просил немедленно сообщать о всех новостях, как хороших, так и плохих, хотя на хорошие больше никто уже не надеялся Поговорив по телефону с эскадронным командиром относительно полученного приказания, я остался в офицерском собрании ожидать прибытие взвода. Настроение у офицеров было неважное, никто из них не ожидал перемены к лучшему и каждый ожидал дальнейшей развязки событий. В два часа прибыл мой взвод и я, распрощавшись с однополчанами, отправился в штаб дивизии. Тогда я все-таки не предполагал, что со многими из них расставался навсегда

Взвод мне привел расторопный унтер–офицер Дудолад. Два дня пришлось идти по снежным сугробам в метель, пока мы не прибыли к месту назначения.

На среднем, самом ответственном посту я назначил за старшего преданного мне Дудолада, приказав следить за пакетами и, не задерживая, пересылать корреспонденцию в полк. Последний пост я разместил при штабе дивизии и поселился у старого знакомого подпоручика 17–й конной батареи Чуйкевича, с которым дружил еще в Орле. Он числился при штабе начальником команды связи и занимал должность довольно-таки проблематическую, так как ни команды, ни связи вообще больше не существовало и вокруг нас оставалась одна фикция.

В штабном офицерском собрании мне пришлось явиться с рапортом начальнику 11–й кавалерийской дивизии генерал–лейтенанту барону Дистерло. Небольшого роста, в форме Генерального штаба, с желчным, окаймленным русою бородкою лицом, он напоминал тот самый тип интеллигента, о котором у каждого из нас сохранилось самое неприятное воспоминание. Далеко не блестящий боевой начальник, он, предчувствуя свое скорое падение, усиленно теперь проявлял демократические стремления, выражавшиеся в открытом «подлизывании» к солдатам штабных команд и в придирчивости к офицерам [90].

Во время ужина меня вызвали на пост летучей почты, и гусары там торжественно сообщили мне новость о введенном в полку выборном начале. Ночью в штаб дивизии приехал Дудолад и, расплываясь в приятную улыбку, поздравил меня с единогласным постановлением взвода оставить меня на занимаемой должности помощника командира эскадрона. От него я узнал также, что командир эскадрона корнет Зайцев, бывший товарищ прокурора, по солдатскому мнению, «судья», человек весьма опасный, был смещен, и на его место гусары назначили нашего взводного вахмистра Романова. Других новостей он пока еще не знал, но для меня услышанного было вполне достаточно.

Итак, сегодня закончилась моя военная карьера, и теперь осталась только надежда как-нибудь выбраться отсюда на свободу. Как ни грустно было на душе, но я все-таки сдержался и поблагодарил гусар за оказанное мне доверие, решив поскорее оставить разложившийся полк. Для этого пришлось воспользоваться своим казачьим происхождением и подать рапорт командиру, находившемуся в нашей дивизии, 12–го Донского светлейшего князя Потемкина–Таврического полка и просить начальника казачьей летучей почты хорунжего Черевкова, покидавшего в этот день штаб дивизии, прислать мне ответ с ординарцем в срочном порядке. Два дня прошли для меня в волнениях, так как ходили упорные слухи, будто казаки уходят на присоединение к Сводно–казачьему корпусу для совместного возвращения по своим станицам. На мое счастье, вечером второго дня полковник Чирков прислал мне из казачьего полка удовлетворительный ответ на рапорт.

Вне себя от радости, я приказал Дудоладу не оставлять поста до моего возвращения и в ту же ночь отправился с вестовым в гусарский полк за бумагами. В полку я застал грусть, тоску и уныние. Офицеры без погон сновали, точно тени, на всех лицах можно было прочесть выражение безнадежного отчаяния.