Читаем Зарождение добровольческой армии полностью

Зарождение добровольческой армии

Я показала мое удостоверение бежавшей из плена: «Предъявительница сего удостоверения, вернувшаяся из германского плена сестра милосердия М. А. Нестерович, председательница благотворительного отдела союза бежавших из плена солдат и офицеров, что подписью с приложением печати удостоверяется. Председатель Крылов. Секретарь Будусов».

Просмотрев удостоверение, комиссар сказал уж менее резко:

— Вы свободны, сестра, но, собственно говоря, зачем вам на Дон?

— Мне вовсе не на Дон. Я — в Кисловодск лечиться. — Тут я прибегла к обычному моему средству: — Вот видите, что со мной? — И я вынула из кармана окровавленный платок. — Эта дама меня сопровождает, а это мой отчим…

— Вы свободны, но я не советую ехать. Всюду бои. Не доберетесь до Кисловодска.

Прикидываясь наивной, я спросила:

— А если — на Царицын?

— Тоже вряд ли…

— Как быть? — опять спросила я комиссара, уж очень мне хотелось узнать, что там, в Новочеркасске. — Неужели у добровольцев такие силы?

— Много собралось этой сволочи… Да ничего, всех прикончим, — ответил комиссар.

Мы вышли из «комнаты смерти» будто с того света. Комиссар предложил нам сесть в обратный поезд на Москву, состоявший из одних международных вагонов. Другого выхода не было. Мы устроились в купе 1–го класса. Комиссар совсем расчувствовался, провожал нас, поцеловал мне на прощанье руку и пожелал благополучно доехать…

— Может быть, напишете бумажку, чтобы нас в пути не трогали? — спросила я из вагона.

— С удовольствием, сейчас. Заодно и поесть пришлю чего‑нибудь.

— Пожалуйста!

Не прошло и двадцати минут, как двое вооруженных рабочих принесли нам какое‑то жаркое с картошкой и хлеба. А на бумажке комиссара значилось: «Революционный казачий трибунал Миллерова просит оказывать помощь по пути следования в Москву вернувшейся из плена сестре милосердия М. А. Нестерович и ее семье. Сестра Нестерович революционному комитету хорошо известна». Подпись была неразборчива. Я дала рабочим по 50 рублей. Мы съели жаркое и стали терпеливо ждать отхода поезда.

— Вот как хорошо все кончилось, — сказала я своей спутнице.

Но та ничего не ответила, только непонятно дернулась руками: с ней сделался нервный припадок.

— Знаете что, — обратилась я к полковнику Кузьминскому, — пойду попрошу комиссара освободить и остальных арестованных.

— Вы с ума сошли! Благодарите Бога, что сами выскочили. Ведь у меня в подушках два браунинга зашито, — признался полковник.

Поезд тронулся. На этом страшном обратном пути — какой леденящий сердце ужас! — на наших глазах, на перронах, расстреляли восемь офицеров. Обыски происходили непрерывно. Особенной жестокостью отличался комендант станции Чертково, какой‑то 17— 20–летний мальчишка–изувер. В нашем вагоне ехал старый генерал с женою — их не только освободили, но и не отняли у старика золотого оружия. В Миллерове ему выдали бумагу, удостоверяющую его право на ношение оружия. Поезд остановился в Черткове, комендант, окруженный рабочими, подошел к генералу.

— Что это вы с оружием? — крикнул комендант.

— Это золотое оружие за японскую войну, у меня есть разрешение от комиссара Миллерова. — И генерал протянул бумажку коменданту.

— Можете ехать, но оружие мы заберем.

— Да как же так! Ведь мне разрешили, — не сдавался генерал.

— Молчать! — рявкнул комендант и схватился за генеральскую шашку.

— Нет, не отдам… Лучше меня заберите! — кричал генерал, вырывая шашку из рук комиссара.

— Расстрелять эту сволочь! — скомандовал комиссар.

— Расстреляйте и меня, — сорвалась с места генеральша и завопила истерически: — Наемники жидовские, убийцы!

— Выводи их, — распорядился комиссар. Стали выводить. Кто‑то спросил:

— А вещи ваши?

— А на что они нам? — ответил генерал. — На том свете не нужны.

Он пошел, прижимая к груди свое оружие. Я не стерпела и обратилась к комиссару:

— Зачем отнимать оружие, если у генерала разрешение от комиссара из Миллерова?

— Миллерово есть Миллерово, а здесь распоряжаюсь я! Вот и все, — ответил комиссар.

Мы видели затем, как вели пятнадцать офицеров, вместе с этим генералом и его женою, куда‑то по железнодорожному полотну. Не было сомнений, что их ведут на расстрел. И действительно, не прошло и четверти часа, как послышались ружейные залпы. Все перекрестились. Немного спустя вошли два красноармейца и стали забирать чемоданы генерала.

— Зачем берете? Это же не ваши, — заметила я.

— А чьи же? — ответил рабочий.

— Генерала. Он может вернуться…

— Не–ет! Его поминай как звали, — засмеялся рабочий, взял чемоданы и вышел из вагона.

— Расстреляли, — сказали хором находившиеся в вагоне.

Не стану описывать других кровавых сцен, чуть не на каждой станции…