Зарождение добровольческой армии

Убийство полковника Чернецова, 20 января, послужило сигналом к общему наступлению красных на Дон. Добровольцев начали теснить в направлении Ростова и Таганрога. Донцы тоже отходили к Новочеркасску, со смертью Чернецова у них, видимо, упал дух борьбы против красных, во много раз превосходящих их силами.

В больницу Общества Донских Врачей вновь привезли нескольких наших юнкеров, среди них юнкера Бахмурина, раненного в ногу. Раненых привозили со всех «фронтов», и многие из них говорили: «Что мы можем сделать, мы идем цепочками по тридцать человек в атаку против десятков тысяч красных!»

Настали морозы. Снега запорошили донские степи. Купол византийского собора побелел. На высокой шапке Ермака лежал снег.

Вороны стаями летали над городским парком и, каркая, как бы накликали беду. Снова пришла плохая весть: группа наших юнкеров, направленная с целью взрыва важного моста на царицынском направлении в тыл большевикам, была окружена красными и после отчаянного боя, чтобы избежать плена, взорвалась в вагоне, где оборонялась. Никто из этой группы не спасся. Вечная им память.

Морозные узоры разрисовали окна больницы, в длинных коридорах было как‑то особенно тоскливо. Изредка, как светлая тень, прошмыгнет сестра в белой косынке, простучат костыли раненого, и из‑за двери палаты послышится стон или бред. В палате № 3 умирает юнкер Малькевич, по прозвищу Сингапур. Он стройный, смуглый. Зубы у него белые как слоновая кость, и похож он на детей тех далеких стран, где всегда светит солнце, где пальмы тянут свои узорные листья к синему небу. Поэтому кадеты, его товарищи, и дали ему прозвище Сингапур. Как странно это имя в занесенных снегами степях, где царит пурга, каркают вороны и медленно, но верно продвигает свои зловещие, неумолимые полчища «торжествующий хам».

Малькевич мучился почти месяц. Долгий месяц бессонных ночей, тоскливых дней, бесконечной боли… И вот сегодняшнее серое, морозное утро — последнее в его короткой восемнадцатилетней жизни. Капитан Шаколи просидел всю ночь у изголовья умирающего мальчика и сейчас стоит у окна, глядя на уголок серого неба, и соскребает ногтем морозный узор. В коридоре, у двери палаты № 3, рыдает сестра Вера, глухо и безутешно. Со всем мужеством и энергией, унаследованной от отца, генерала Алексеева, она пыталась отстоять юнкера у смерти. И вот — напрасны все усилия, бессонные ночи, нервное напряжение. Сколько раз возникали радостные надежды, и столько раз они сменялись отчаянием.

За окнами лазарета — тревога… Новочеркасск в кольце. Скупые строчки официальных газетных сводок все чаще называют станицы и станции под самой донской столицей.

«Пушки гремят под Сулином!» — так начинается одно из последних воззваний атамана к казакам, уговаривающее их взяться, наконец, за оружие и стать на защиту родного края.

Морозный степной ветер треплет расклеенные афиши–призывы, разносит по улицам печальный звон колокола с высокой соборной колокольни, мотивы похоронных маршей…

Теперь не проходит дня, чтобы не звучал печальный колокол, не гремели бы торжественные звуки похоронных маршей, чтобы не привозили в гробах юнкеров, кадет, гимназистов, прапорщиков, сотников и хорунжих и не опускали бы их в могилы вновь основанного в Новочеркасске «Партизанского кладбища». Везут их со всех «фронтов»: с Шахтной, Горной, из‑под Сулина и Матвеева Кургана, отовсюду, где гремят пушки, дымят бронепоезда, строчат пулеметы, не смолкает оружейная стрельба, где редкие, последние цепи юнкеров, кадет и партизан еще удерживают полчища красных.

Сегодня разнеслась весть, что Донской атаман Каледин застрелился в своем дворце. Он покончил с собой, когда убедился, что казаки не хотят защищать свой край, — он отказался уходить из столицы вместе с верными казаками и Добровольческой армией. Атаман Всевеликого Войска Донского не мог оставить свой пост.

Смерть атамана, рыцаря долга и чести, заставила многих казаков одуматься, но повернуть ход событий не могла. Большевистские части, вместе с казаками–изменниками, подступали с севера к Новочеркасску, с запада и с юга к Ростову.