Зарождение добровольческой армии

В то время в Новочеркасске находился Смольный институт, перевезенный из Петрограда из‑за голода. В этом институте училась моя младшая сестра Оля. Шура рассказала моей сестре Оле о нас, и одна из классных дам, бывшая сестрой милосердия на фронте, согласилась нас навещать и делать перевязки. Не помню ее имени, но своими заботами о нас она стала для нас матерью, и мы поняли тогда, на какой риск пошли эти совершенно чужие для нас люди. Она вовремя заметила, что у меня начинается заражение крови. Все свое свободное время она бегала по городу в поисках доктора, но почти всегда получала отказ. Наконец один врач, доктор Д., согласился, пришел без всяких инструментов и просто пальцами вытащил из моей раны несколько осколков; после этого я начал поправляться.

Стали появляться к нам гимназистки из Ростова. Помню, были Женя, Таня и еще некоторые, имен которых я, к сожалению, не помню. Как они нас находили, я не знаю, но они привозили нам белье, медикаменты, деньги и даже вино. Вася скоро поправился, ему раздобыли документы ученика коммерческого училища, и вскоре он уехал к себе домой на Волгу. Я остался один, но не надолго, так как вскоре красные разогнали институт, и сестра моя переехала ко мне и заняла место Васи.

Я также уже стал сельским учителем Проскурняковым, страдающим от туберкулеза кости левого плеча. Оставаясь вдвоем с сестрой, мы все время гадали, куда бы нам уйти от Шуры и освободить ее от той тяжести, что она приняла на себя. Мы видели, как ей было тяжело, но ничего не могли придумать, так как я еще не мог двигаться. К апрелю месяцу в Новочеркасске начались, после месячного затишья, снова расстрелы и притеснения.

Неожиданно из Ростова приехала Таня Е. и предложила нам переехать к ней, на что мы с радостью согласились. За время моей болезни у меня выросла довольно внушительная борода, и я действительно стал похож на сельского учителя. Переезд в Ростов был без всяких приключений, пришлось только выйти из поезда за станцию до Ростова — в Нахичевани, так как в Ростове усиленно всех обыскивали.

Из Нахичевани прошли пешком до окраины Ростова, где сели на трамвай и вскоре очутились в большом трехэтажном доме, принадлежавшем отцу Тани. На следующий день пришла ее подруга Галя со своим отцом–доктором, который продолжал оказывать мне медицинскую помощь.

В начале мая Ростов был занят немцами, и мы были освобождены.

Так вот эти молоденькие девушки, еще совсем дети, но с большим русским сердцем, спасли меня и Васю и, конечно, еще других, оказавшихся в подобном положении.

Когда уже в 1920 году я встретил Таню и спросил ее, будет ли она со всеми эвакуироваться, она отказалась и осталась в Ростове, потому что ведь наших много будет по тюрьмам, кто же будет им помогать? И она выполнила свое обещание. В 1950 году, находясь в Австралии, я получил письмо из Парижа от некоей госпожи Вишневской. Это была Таня, вышедшая замуж и каким‑то образом уже в 1924 году бежавшая из СССР.

В то время другие нахлынувшие события закрыли собой этот маленький период жизни, и мне не удалось ничем отблагодарить за те жертвы, которые были принесены Шурой, Таней и другими. Теперь же вспоминается прошедшее, многое улетучилось, и осталось лишь это короткое время, когда я был свидетелем таких высоких переживаний. Я надеюсь, что, может быть, эти скромные строки принесут удовлетворение тем, кто тогда, рискуя своей жизнью, так беззаветно служил Белой Идее.

Б. Турчанинов [374] ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ [375]

Гробокопатели

На огромном Нахичеванском кладбище в склепах (и не только там) скрывались застигнутые врасплох в чужом городе во время большевистского восстания и грянувшего за ним террора «солдатских и рабочих депутатов» офицеры, юнкера, кадеты. Сколько их было — не знаю. Где, в каких склепах и зарослях прилегающей к кладбищу Балабановской рощи — тоже не знаю. Но что они там были, я знал. Я знал одну группу, которую навещал, приносил продукты, записки и еще кое‑что. Смотритель этого кладбища был старик, отставной солдат. Имени его не помню — что‑то вроде Митрофаныча.

Вот он‑то, по просьбе священника Покровской церкви отца Иоанна К. приютил у себя двух братьев — Ваню и Колю Г., кадетов, кажется, Полтавского корпуса — в качестве гробокопателей (как они себя потом называли). Причем приказал им быть «внуками». Они его так и звали «дедушка», а он их — Ванюшка и Колюшка.

К ним на ту же «должность» и по той же «протекции» присоединился и третий — прапорщик. Фамилии и даже имени его я не помню, так как все его звали «Стуконожка». Так его прозвали наши многочисленные барышни в доме. Очень милый, застенчивый, слегка заикающийся, бывший студент. После развала армии он приехал в Ростов и жил у нас. После полученной на Германском фронте контузии он стал заикаться, и когда говорил, то пристукивал правой ногой. Отсюда и пошло — Стуконожка. Девицы звали его «милый Стуконожечка», а он их — «милые душегубочки».