Зарубежная литература XVIII века. Хрестоматия

6. К главам Х – XII: Рассказ о священнике интересен как образец изложения, содержание которого меняется не только последовательно (то есть по мере рассказывания), но и рекурсивно, меняя уж сложившееся впечтление. В связи с этим обратите внимание на назначение использованных литературных аллюзий. Автор отсылает нас среди прочих текстов к двум, которые мы можем считать центральными в интертекстуальном поле романа, «Дон Кихот»

Сервантеса и «Гамлет» Шекспира. Сюжеты каждого из этих произведений построены как палимпсесты, т. е. как тексты, написанные поверх другого текста, или множества текстов, как в случае «Дон Кихота». Обратите ваше внимание на игру смыслов, которая обеспечивается, во-первых, тем, что Йорик Стерна представлен как гибрид персонажей Сервантеса и Шекспира. И, во вторых, Стерн подчнеркнул не всегда явное указание на источник истории Гамлета, в оригинале – Амлета.

Подсчитайте число задействованных в романе Стерна палимпсестных схем. Подумайте, можно ли считать кладбищенский эпизод из «Гамлета» (повторное использование могилы) метафорой палимпсеста?

Сентиментальное путешествие по Франции и Италии Перевод А. А. Франковского

Предтекстовое задание:

Роман «Сентиментальное путешествие мистера Йорика по Франции и Италии» был опубликован в 1768 году. Таким образом, слава Стерна-писателя «странного», нарушающего принятые нормы, росла уже семь лет, постоянно подпитываясь. Читатели ждали десятую серию романа о Тристраме, которому уже исполнилось целых пять лет, а получили новый роман. Главный герой Йорик хорошо знаком по прошлому роману, а «сентиментальность» – едва ли не самое модное слово десятилетия – и постоянно на слуху. Попытайтесь вообразить, какие именно черты, объединенные в комплекс «Сентиментализм», ожидали читатели встретить в романе.

– Во Франции, – сказал я, – это устроено лучше.

– А вы бывали во Франции? – спросил мой собеседник, быстро повернувшись ко мне с самым учтивым победоносным видом. – «Странно, – сказал я себе, размышляя на эту тему, – что двадцать одна миля пути на корабле, – ведь от Дувра до Кале никак не дальше, – способна дать человеку такие права. – Надо будет самому удостовериться». – Вот почему, прекратив спор, я отправился прямо домой, уложил полдюжины рубашек и пару черных шелковых штанов. – Кафтан, – сказал я, взглянув на рукав, – и этот сойдет, – взял место в дуврской почтовой карете, и, так как пакетбот отошел на следующий день в девять утра, – в три часа я уже сидел за обеденным столом перед фрикасе из цыпленка, столь неоспоримо во Франции, что, умри я в эту ночь от расстройства желудка, весь мир не мог бы приостановить действие Droits d’aubaine; [В силу этого закона, конфискуются все вещи умерших во Франции иностранцев (за исключением швейцарцев и шотландцев), даже если при этом присутствовал наследник. Так как доход от этих случайных поступлений отдан на откуп, то изъятий ни для кого не делается. – Л. Стерн.] мои рубашки и черные шелковые штаны – чемодан и все прочее – достались бы французскому королю, – даже миниатюрный портрет, который я так давно ношу и хотел бы, как я часто говорил тебе, Элиза, унести с собой в могилу, даже его сорвали бы с моей шеи. – Сутяга! Завладеть останками опрометчивого путешественника, которого заманили к себе на берег ваши подданные, – ей-богу, ваше величество, нехорошо так поступать! В особенности неприятно мне было бы тягаться с государем столь просвещенного и учтивого народа, столь прославленного своей рассудительностью и тонкими чувствами – Но едва я вступил в ваши владения –

1. Кале

Пообедав и выпив за здоровье французского короля, чтобы убедить себя, что я не питаю к нему никакой неприязни, а, напротив, высоко чту его за человеколюбие, – я почувствовал себя выросшим на целый дюйм благодаря этому примирению.

– Нет, – сказал я, – Бурбоны совсем не жестоки; они могут заблуждаться, подобно другим людям, но в их крови есть нечто кроткое. – Признав это, я почувствовал на щеках более нежный румянец – более горячий и располагающий к дружбе, чем тот, что могло вызвать бургундское (по крайней мере, то, которое я выпил, заплатив два ливра за бутылку).

– Праведный боже, – сказал я, отшвырнув ногой свой чемодан, – что же таится в мирских благах, если они так озлобляют наши души и постоянно ссорят насмерть столько добросердечных братьев-людей?

Когда человек живет со всеми в мире, насколько тогда тяжелейший из металлов легче перышка в его руке! Он достает кошелек и, держа его беспечно и небрежно, озирается кругом, точно отыскивая, с кем бы им поделиться. – Поступая так, я чувствовал, что в теле моем расширяется каждый сосуд – все артерии бьются в радостном согласии, а жизнедеятельная сила выполняет свою работу с таким малым трением, что это смутило бы самую сведущую в физике precieuse[39] во Франции: при всем своем материализме она едва ли назвала бы меня машиной –