Зарубежная литература XX века: практические занятия

Действие романа начинается в поселке Людевилль на западе Массачусетса, где в своем заброшенном доме, в одиночестве, герой проводит лето и выкарабкивается из затянувшегося почти на год кризиса. Там же и тогда же, разве что чуть позднее, сделав полный оборот, оно и завершается: Герцог спокойно и тщательно готовится к встрече гостьи – преданно любящей его Рамоны. Вся история болезни и выздоровления героя дается, таким образом, ретроспективно. При этом порядок событий нарушен и усложнен: действие развертывается в нескольких временных планах: только что пережитого (развод и «наваждение» героя); прошлого (первый брак, Ванда, Соно, женитьба на Маделин, Рамона); давнего прошлого (детство, семейная история Герцогов до рождения Мозеса). Каждому из планов соответствует определенное место в пространстве: Людевилль настоящего времени, Нью-Йорк, Варшава, Людевилль и Чикаго прошлого, Монреаль и Чикаго детства героя, Санкт-Петербург молодости его матери. Кроме того, в романе есть еще один план, существующий вне времени и пространства, в сфере «чистого разума» – письма и заметки Герцога.

Эти планы то и дело помещаются один в другой: Чикаго двадцатых и шестидесятых годов, Людевилль первого года брака с Маделин и Людевилль, куда герой прячется от всех, как раненое животное. В Нью-Йорке, собираясь на свидание с Рамоной, привлекательной, но еще совсем чужой Герцогу, он сочиняет письмо Тейяру де Шардену и т.д. Эпизоды романа прихотливо петляют во времени и в пространстве, и их последовательность определяется лишь логикой характера героя и задачей его художественного раскрытия.

Сама фрагментарность композиции, совершенно хаотическая вначале и постепенно упорядочивающаяся к концу, клинически точно отражает состояние выбитого из колеи Герцога, его разлад с самим собой, разбегающиеся и путающиеся мысли, которые ему не сразу, но все-таки удается собрать и оформить. Вместе с тем такая фрагментарность соответствует образу разобщенного, утратившего цельность современного мира – образу, вошедшему после Первой мировой в литературную традицию и ставшему вновь актуальным в Америке шестидесятых.

Взаимопроникновение планов повествования и свободное перемещение между ними действия оказывается в контексте романа более чем оправданным. Для Герцога, который только что пережил тяжелую моральную травму и живет исключительно памятью сердца и взлетами мысли, нет ни давнего, ни недавнего прошлого, а есть травмирующий реальный мир, где он не находит себе места, и его родная стихия – мир чувств (детство, любовь Соно Огуки, романы с Вандой и Рамоной) и мир идей (эпистолярная эпопея), куда он постоянно ускользает в поисках самого себя.

Мозес Герцог во всех отношениях человек «не от мира сего». Гуманитарий по роду занятий и по призванию, живущий в середине технологического XX века, он представляет собой некий великолепный анахронизм. Тема его диссертации «Место Природы в английской и французской политической философии XVII – XVIII веков» символично: герой живет в круге идей Просвещения, полемикой с которым пронизана вся культура Запада XX века. Еще более актуальна тема его последующей монографии – «Романтизм и христианство»; его любимые авторы – английские классицисты Джон Драйден (XVII век) и Александр Поуп (XVIII век), томиками которых он «утешается» во втором туалете в подвале людевилльского дома во время начальных размолвок с Маделин.

Правда, воодушевленный женитьбой на Маделин, он задумал было написать работу, «где были бы реально учтены революции и катаклизмы двадцатого столетия». Знаменательно, что из этой затеи ничего не вышло: «его честолюбие резко одернули. Гегель причинял ему массу беспокойства». В момент кризиса, «перебирая на вонючем диване столетия – девятнадцатое, шестнадцатое, восемнадцатое», – он останавливается на последнем, своем любимом, и «выуживает» оттуда «афоризм, который ему нравился: "Печаль, сэр, – это вид безделья"».

Все это вместе взятое, а главное, его стремление понять и осмыслить свой жизненный крах, найти разумные основы человеческого существования – выдает склад личности человека эпохи Просвещения: «Разум существует! Разум... И вера, основанная на разуме. Без этого, только организационными мерами развала жизни не остановить. ...Каждому переделать свою жизнь. Переделать!» – отстаивает свою позицию Герцог в одном из писем. Эти слова, однако, соответствуют уже поздней стадии просветительского сознания (сомнение в действенности организационных, бюрократических мер, мысль о «развале жизни») и ассоциируются с кризисом Просвещения, с сентименталистским движением рубежа XVIII – XIX веков. Неслучайно главный интерес Герцога в расцвете его научной карьеры – проблемы, «в которые вовлекла его "Феноменология духа", а именно: место и роль "закона сердца" в западной традиции, корни сентименталистской этики».