Зарубежная литература XX века: практические занятия

Ее человеческая исключительность получает подтверждение в истории взаимоотношений с Чарльзом, которого страсть к ней тоже ставит в положение социально отверженного, но именно эта отверженность пробуждает его духовно, лишает самоуспокоеннности. Сара заставляет его осмыслять то, что между ними произошло, прозревать ошибки, рожденные поспешной снисходительностью суждений, пленом предрассудков. В конечном счете эта страсть Чарльза проходит в своем развитии все этапы любви и приводит к самопознанию в максимально доступной ему полноте, а в этом заключается смысл существования для всех героев Фаулза.

В викторианском романе, после того как герои приносят жертвы во имя любви, они вознаграждаются личным счастьем; у Фаулза, когда Чарльз после двухлетних поисков находит прятавшуюся от него Сару – находит в лондонском доме художника-прерафаэлита Данте Габриэля Россетти, то есть в самом свободном и передовом из культурных кружков той эпохи, – эта вполне свободная женщина не спешит вознаградить его за преданность. Из двух финалов романа первый, счастливый, в котором Чарльз узнает свою дочь, о рождении которой не знал, выглядит менее убедительным уже хотя бы потому, что за ним следует вторая развязка, которая в силу своей сильной позиции в конце книги воспринимается как окончательная. Здесь свидание Чарльза и Сары неудачно; ни одна викторианская героиня не может быть столь независима в своих суждениях, так очевидно руководствоваться ценностями экзистенциальной философии. Сара – автор собственной жизни, и эта ее авторская воля как бы бросает вызов или уравновешивает авторскую волю Фаулза, которая есть постоянный предмет рефлексии в романе.

Тринадцатая глава открывается обращением автора к читателю:

Все, о чем я здесь рассказываю, – сплошной вымысел. Герои, которых я создаю, никогда не существовали за пределами моего воображения. Если до сих пор я делал вид, будто мне известны их сокровенные мысли и чувства, то лишь потому, что, усвоив в какой-то мере язык и «голос» эпохи, в которую происходит действие моего повествования, я аналогичным образом придерживаюсь и общепринятой тогда условности: романист стоит на втором месте после Господа Бога. Если он и не знает всего, то пытается делать вид, что знает. Но живу я в век Алена Роб-Грийе и Ролана Барта, а потому если это роман, то никак не роман в современном смысле слова. Но, возможно, я пишу транспонированную автобиографию, возможно, я сейчас живу в одном из домов, которые фигурируют в моем повествовании, возможно, Чарльз не кто иной, как я сам в маске. Возможно, все это лишь игра.

Обнажение литературной условности романа происходит благодаря появлению в тексте активнейшей фигуры автора. Он не скрывает своей организующей роли: корректирует читательское восприятие, давая в качестве фона массу дополнительной документальной информации о викторианской эпохе; автор встречается со своими героями в купе поезда, на набережной в Челси. Куски, написанные в разнообразных жанровых ключах, постоянно нарушают иллюзию самостоятельного хода событий. Автор использует документальный очерк, приводя многостраничные цитаты из экономических и социологических исследований середины XIX века, жанр политического репортажа, освещая этапы борьбы между Гладстоном и Дизраэли, набрасывает эссе по истории науки о великих ученых Дарвине и Лайелле, пробует себя в жанре литературного портрета, преподнося в психоаналитическом духе эпизоды из биографии Т. Гарди, дает отчет о нашумевшем в сороковых годах XIX века судебном процессе и – что особенно интересно – сопровождает текст автокомментарием.

Обсуждение проблем литературного творчества становится одной из сквозных линий романа, автор рассуждает о вопросах эстетики и возможностях жанра романа, выступает в роли критика викторианской литературы. Интересно, однако, что во всех отступлениях обсуждение вопросов литературной техники приводит в итоге к разъяснению философских, нравственных позиций автора, а в заключительных абзацах романа автор рассуждает о проблемах финала, поясняет смысл эпиграфа к заключительной главе и, говоря по видимости об этих конкретных элементах формы, на деле проповедует свой вариант экзистенциализма.