Зарубежная политическая лингвистика

При переводе марксистского понятия «социальный класс» как jieji в экстралингвистическом контексте китайский эквивалент приобретает значение, тождественное паре noble – commoner. Контекст этот практически отсутствовал в Китае даже в конце XIX века. Вместо социальных классов общество все еще традиционнo делилось на shi («люди образованные») и simin («обыватели»). Это противопоставление не учитывало крестьян, составлявших большую часть населения Китая. Кстати, это характерно и для оппозиции noble – commoner. Соотнесенное с социальным классом jieji означало осуществление политической власти маленькой по численности правящей элитой. Так же как в случае с парой noble – commoner, когда на смену династии Цинь пришла новая авторитарная республика, заново пришедший в обиход термин jieji заменил ранее существовавшие различия по высоте между shang и xia — «теми, кто выше» и «теми, кто ниже» [Judge 1996: 33].

Арабское«ru^cat-ra^ciyya». Как отмечает А. Аялон, «до XX века существовало одно арабское выражение, указывающее на политический статус управляемых: ra^ciyya, означающее стадо или стаю домашних животных» [Ayalon 1987: 44]. Соответственно, правителей называли ru^cat, «пастухами», так как в арабоговорящем мире под стадом обычно имелось в виду стадо овец. Фигура пастуха выделялась на фоне практически не отличимых друг от друга животных. Его вертикальный торс контрастировал с горизонтальными туловищами овец, тем самым возвышая его. С ослаблением турецкого господства возникла новая метафора, служащая для представления местной власти: a^cyan, в переводе «глаза» [Ayalon 1987: 66]. Значение этой метафоры, связанное с понятиями центрa и вертикальности, вряд ли нуждается в дальнейших комментариях.

Более ранняя оппозиция типа «пастух – стадо» уходит глубоко корнями в семитскую традицию. Например, в Псалме 23, автором которого считается царь Давид, написано: «Господь – Пастырь мой, и я ни в чем не буду нуждаться… " Однако контраст вертикального положения правителя и горизонтального положения управляемых имел место задолго до этого. Около 1800 г. до н. э. древний вавилонянин называет приближенного царя awilum, «мужчина», а одного из тех, кем правят, – mushkenum – «тот, кто унижается» [Schloen 2001: 285–286]. Шумерская письменность и в более ранние периоды истории характеризовалась схематическим изображением слова «мужчина» в виде повернутой боком верхней части туловища [Kramer 1963: 302], в то время как правители на письме отображались в виде вертикального штандарта: шеста со знаменем или символом наверху и клиновидным основанием. Это основание помещалось в специальном отверстии, обеспечивавшем вертикальное положение [Szarzyсska 1996: 1—15]. По мере того как семитские языки – аккадский, затем арамейский и в конечном итоге арабский – вытесняли шумерский, возникали новые метафоры, каждая из которых моделировалась на основе исходного признака, противопоставляющего отчетливо видимую вертикальную фигуру на фоне лишенных различия горизонтальных.

Метафора в яванском языке(unggah-ungguh). В традиционном Яванском обществе короли правили с помощью так называемых priyayi. Это заимствованное слово образовалось от санскритского priya – «друг»; совпадение с русским приятель, вероятно, случайно. Они могли состоять с королем в различной степени родственных отношениях или не иметь с ним родства, но занимать более или менее высокую должность при дворе. Когда встречались двое priyayi, им нужно было определить, кто достоин изысканных почестей, зашифрованных в krama – эзотерической форме яванского языка, доступной только детям priyayi. Решение зависело от соотношения веса в обществе, обретенного вследствие близкого родства с королем, и важности занимаемой должности. Сигналом о взаимном умозаключении на этот счет служил акт невербальной коммуникации, состоящий из жеста, известного как unggah-ungguh. Оба вытягивали руки вперед, поворачивали их ладонями кверху и двигали ими вверх и вниз. Эти действия, интерпретируемые как имитация взвешивания, визуально символизируют взаимное определение социального положения вертикальным положением поднятых ладоней. Это, в свою очередь, помещало priyayi в центр внимания и делало их заметными на фоне невидимых wong cilik, «маленьких людей», чей низкий социальный статус и образование лишь в рамках примитивной (ngoko) или средней (madya) форм яванского языка не позволяли им исполнять ритуалы почтительности и лишали смысла unggah-ungguh [Errington 1985: 4, 27–40].