Зарубежные письма

Философы-идеалисты для построения своих систем уже разобрали до него все приличные, идущие к делу принципы — субъективное Я с большой буквы, пантеистический Объект, Природу, Мировой Разум, Абсолют, — все с больших букв. А тут появился еще один немец, желавший создать систему, и ему, на его долю досталась последняя вещь с большой буквы, явно второстепенная, — Фантазия. Якоб Фрошаммер имел только двух учеников-последователей, написавших о нем — каждый — по жидкой брошюре, которые я уже имела на руках. И больше никаких исследователей Якоба Фрошаммера как будто не существовало. Я была третья. И диссертация моя — читатель, пишущий диссертации, сам может себе представить, какими сверхчеловеческими силами должна была я обладать, чтоб найти для нее «научные источники». До сих пор иногда спится опа мне, выуженная из книги Фрошаммера, где, казалось мне, были им разобраны все существующие в мире типы, роды и виды фантазии — объективные, субъективные, теоретические, практические, покоящиеся и не покоящиеся на реальных основах, — вот только еще не было в ней главы о нашей советской научной фантастике. Она спится мне укоризненная, без начала и конца, как невыполненный, невыплаченный долг…

Поскольку до окончанья каникул в те давние времена у меня оставалось время, я решила потратить его на пешеходное паломничество в Веймар, через города Лорш, Вормс, Франкфурт-на-Майне. И сейчас, из Франкфурта-па-Майне, мы с Александрой выехали в хорошем автомобиле по той самой Бергштрассе, по которой я свыше полвека назад шла сюда пешочком, с рюкзаком за плечами. Странно было снова оказаться в начале жизни, пройдя почти уже весь ее круг. Невольно думалось о самых неподходящих вещах, самых неожиданных цитатах:

…Настанет день,
Когда все эти чудные виденья,
И храмы, и роскошные дворцы,
И тучами увенчанные башни,
И самый наш великий шар земной
Со всем, что в нем находится поныне,
Исчезнет все, следа не оставляя.
Из вещества того же, как и сон,
Мы созданы. И жизнь на сон похожа,
И наша жизнь лишь сном окружена…[168]

И даже в голову забегала мысль о том, что Фрошаммер — но мог ли он оказаться не таким уж пустым местом в истории философии и не перечитать ли мне его сейчас снова, свежими глазами умудренной старости?

А местность вокруг постепенно повышалась, — и время как будто вместе с дорогой, вместе с той странной мною самой, шло назад, шло мне навстречу, девочкой, совершавшей свой путь оттуда сюда, пока я старухой ехала отсюда — туда. Знакомые названия бежали навстречу в обратном порядке — Лорш, Хеппенхейм… Очень ли все это изменилось? Кажется, совсем не изменилось. Книжка моя «Путешествие в Веймар», напечатанная уже в советское время нашим Государственным издательством — в 1923 году, — передает чувство пешехода, природу вокруг, дурманящий от летних испарений и выхоленной зелени влажный воздух долины Неккара, скрип красного песочка под ногами, когда я свернула с шоссе на красивую садовую дорожку гостиницы в Хеппепхейме, — передает все совершенно так, как и сейчас я занесла бы все это в дневник, если б шла, а не проносилась мимо.

Уже показались первые жилые домики Гейдельберга, встал на горизонте его тяжелый профиль — могучие контуры замка на горе, глядевшиеся в зеленый Неккар. Во франкфуртской моей программе стояло: «Среда, 23 декабря. И ч. 30 м. Приветствие, произнесенное ректором Гейдельбергского университета, проф. докт. Рольфом Рендтоффом в ректорате старого университета». С безошибочной точностью выполняя программу, мы ровно в одиннадцать тридцать подъехали к старому зданию университета. И я сразу узнала его. Узнала холл, отполированный временем. Навстречу нам выступила группа мужчин, с такой же безошибочной точностью во времени, с какой машина подкатила к дверям.