Зарубежный детектив

— Вспомни, может, еще что-то? Не дури, если ты видел какой-то предмет и скажешь правду, то для тебя же лучше.

— Статуэтку видел, пан капитан.

— Статуэтку? — переспросил Кортель. — Почему до сих пор молчал?

— А меня никто о ней не спрашивал...

«Серьезное упущение в следствии, — подумал Кортель. — Циклона допрашивали я и Соболь — и не задать такого вопроса!»

— Как выглядела статуэтка?

— Я очень-то к ней не присматривался, вроде из бронзы... Изображает какого-то типа, похож на нашего ксендза, на голове у него что-то... И грудь голая...

— Будда.

— Может, и Будда.

— И что же случилось с этой статуэткой?

— Не знаю, пан капитан. Может, Болек взял... Я так подумал: он этой статуэткой ее...

Желтый Тадек, вызванный сразу после Циклона, упорствовал, что ничего на полу не заметил.

— Я взглянул на девушку и убежал, — повторил он. Эту фразу он твердил во время каждого допроса.

Дежурный сержант доложил по телефону, что явился Рыдзевский. Кортель закрыл окно. Теперь он все время думал о статуэтке: Болек и Тадек не заметили орудия убийства, и только Циклон заметил. Скорей всего он говорит правду: очень подробно описал статуэтку, значит, тот, кто пришел после них, забрал ее с собой...

Инженер Рыдзевский выглядел очень плохо, был еще неряшливее, чем всегда. Вместо пиджака на нем был грязный свитер.

— Схватили его, — сказал он и разразился смехом.

— Почему вы смеетесь?

— Потому что, когда убийца уже пойман, вы перестаете верить, что это убийца. Разве я ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — сухо ответил Кортель.

Рыдзевский вдруг стал серьезным и съежился на стуле.

— Извините. Мой смех, конечно, неуместен, но я уже не могу владеть своими нервами. Не могу перестать думать о Зосе. Вы, конечно, понимаете. Я послал ей посылку, нанял адвоката, но адвокат утверждает, что еще слишком рано предпринимать какие-либо шаги... Мы рассчитываем на амнистию... Что ей грозит, пан капитан?

— С этим вопросом вы должны обратиться к прокурору. Кодекс предусматривает до пяти лет заключения.

— О боже!

Все-таки ему было жаль Рыдзевского, как, впрочем, и двух этих девушек... Было какое-то сходство в их судьбах.

— Но я не думаю, что это будет так, — сказал Кортель мягче. — В конце концов, речь идет о начинающем воре...

Лицо Рыдзевского застыло.

— Но суд же берет во внимание размер преступления, совершенного скрывающимся лицом?

— Несомненно.

— О чем вы хотели со мной говорить, пан капитан?

— О вашей поездке во Вроцлав.

— У меня там было несколько лекций...

— Помните, мы в тот вечер встречались на Пулавской, в кафе?

— Помню.

— Во сколько вы выехали из Варшавы?

— Два или три часа спустя. Я еще успел поужинать в рыбном ресторане, тоже на Пулавской, и отправился. Домой уже не заходил. Я люблю ездить ночью...

— И как долго длилась эта... ночная поездка?

— Долго. Я проколол шину. Даже немного вздремнул. Во Вроцлаве был около пяти утра.

— В «Монополе»?

— Да.

Все это надо было проверить, но уже из показаний Рыдзевского следовало, что в ту ночь он мог находиться на Валу Медзешинском. Алиби у него не было.

— Вы возвратились тоже на машине?

— Нет.

— То есть как?

— Самолетом. — Рыдзевский улыбнулся. — Машину оставил у знакомого лакировщика во Вроцлаве... отличный специалист, а мой автомобиль основательно пообтерся. Не понимаю, почему вы мне задаете этот вопрос?

— Боюсь, что вы очень хорошо понимаете, — ответил Кортель.

— Очень приятно, пан инспектор.

— Почему?

— Что вы боитесь. Не собираетесь ли вы меня подозревать?

— Нет, — признался Кортель.

— Это уже вопреки правилам. Вы должны подозревать всех и во всем, относиться ко всем с одинаковым холодным равнодушием. Так работают...

— ...детективы в романах.

— Именно. А не кажется ли вам, что иногда случаются такие загадки, которые лучше и приличнее было бы не разрешать?

— Нет, — парировал Кортель, меняя тон. — Но думаю, что эта загадка должна быть разгадана.

— Да, — сказал Рыдзевский, — я тоже так считаю. Я хотел, чтобы вы знали: все, что я делаю в последнее время, я делаю с мыслью о Зосе.

— Понимаю. — Однако Кортель не понял, почему Рыдзевский добавил «в последнее время».

Кабинет Ладыня, когда они вошли туда втроем — он, Окольский и милиционер, охраняющий Болека, — выглядел точно так же, как и тогда, 27 мая. Задернутые портьеры на балконных дверях, придвинутые к ним два стула, почти пустой стол... Окольский, очень бледный, встал на пороге. Он снял очки и протер их платочком.

— Действуйте сейчас так, как тогда, — сказал Кортель. — Дверь была приоткрыта, правда?

Окольский кивнул.

— Стол был освещен. — Инспектор зажег лампу. — Входите...

— Я вхожу, — повторил Окольский.

— А что дальше? Вы стоите на пороге или идете к столу?

— Иду к столу. — Он шел твердым, медленным шагом, как бы боясь упасть.

— Где остановились?

— Здесь. — Болек стал возле кресла, лицом в сторону портьер.

— Хорошо. Где лежал перевернутый стул?

— Почти посередине. Нет, ближе к столу... Да.

Кортель перевернул стул.

— Теперь девушка... Покажите это место.

Он показал почти точно. Но только «почти». На самом деле она лежала ближе к столу.

— Вы уверены?

— Кажется, так.

— А где лежала статуэтка Будды?