Зарубежный детектив

— Их же было двое...

— Да, но вторая — женщина...

— Удар нанесен бутылкой. Вспомни волосы и кровь.

— Постойте. По-моему, хватит молоть ерунду, — бросил раздраженно Хярьконен.

Харьюнпя не участвовал в споре, это его не заинтересовало, а скорее надоело. Он стоял по-прежнему у окна, бесцельно разглядывая черные жестяные крыши, одетые шапкой дыма из трубы, и не прислушивался к разгоревшейся полемике. А она продолжалась — то снова разгоралась, то затихала.

Внезапно у Харьюнпя возникло чувство вины, ибо он на этот раз не чувствовал обычно пробуждающейся в таких случаях сопричастности и страстного ожидания. Это огорчило его. Он попытался следить за беседой.

— ...совершенно неизвестные, которых он случайно встретил.

— Я и не отрицаю, такое возможно, но тогда это послужит доказательством, если они будут задержаны и выяснится, что по крайней мере один из них участник убийства. По окуркам еще можно определить группу крови.

— Учти, что они сохли уже более недели.

— И все же можно...

— Можно, все можно. Может и преступник явиться сюда и сказать, что, мол, пристукнул я тут одного Континена, в его квартире.

— Или объявит об этом на смертном одре священнику...

— Конечно... Конечно, это так... скажи только, почему их все же никто не видел, если тебе все известно!

— Но-но. Я вовсе не утверждал, что знаю... ты просто плохо искал. Свидетель там же, где и преступник, как писал Алексис Киви.

— Киви!.. Никакой не Киви, а Хану Салама...

— Черта с два...

Спор вели в основном Хярьконен и Монтонен, который скорее подтрунивал над Быком-Убивцем, хотя последний, как обычно, этого не замечал. Тупала вставлял иногда слово-другое, в основном же он сидел молча и с улыбкой разглядывал свои сцепленные пальцы. Из коридора доносились живые голоса. Звонили телефоны, кто-то говорил. Ботинки выстукивали по половику, равномерно жужжал мотор лифта.

Норри сидел откинувшись в своем кресле. Он так и не закончил описание последнего дня Континена и теперь сидел, заложив руку за голову. Он неотрывно смотрел на противоположную стену, нижняя губа его при этом то отваливалась, то приподнималась — это напомнило Харьюнпя рыбу, всасывающую в себя пищу с морского подводного камня. Норри не следил за беседой. Она не представляла интереса и наполовину состояла из шуточек — собравшиеся просто проветривали себе мозги и лишь случайно могли выдать заслуживающую внимания идею. Харьюнпя видел, что Норри думает. Думает, полностью отключившись от обстановки своего кабинета, от нестерпимо жаркой батареи, от запаха своего одеколона, от Монтонена, Хярьконена, Тупала и Харьюнпя.

Наблюдая за Норри, Харьюнпя почувствовал легкую зависть. Он завидовал тому, что Норри способен так увлечься неразгаданным преступлением, в то время как ему оно представлялось докукой, от которой следует избавиться возможно скорее.

Некоторую неприязнь вызывала у Харьюнпя и способность Норри сосредоточиваться, ибо сам он на такое не был способен. Он знал, о чем думает Норри. Норри не строил теорий. Их ведь можно придумать сколько угодно, а толку — чуть. Поэтому Норри лишь перебирал в уме принятые меры, старался выяснить, что осталось несделанным, решить, что еще можно предпринять.

Эффективность или слабость оперативного работника зависят от того, в какой мере он способен использовать счастливый случай. В случае же неудачи весь труд на девяносто девять процентов пропадает. Эта неоспоримая истина была способна заранее притушить всякий энтузиазм. Харьюнпя следил за Норри и, видя, как его нижняя губа вновь пришла в движение, почувствовал уверенность в том, что этот человек способен устроить так, что ему выпадет счастливый случай. Если же этого не произойдет, значит, Норри со своими ребятами выполнил всю работу зазря. Харьюнпя вдруг вспомнил, что именно сегодня его теще исполняется пятьдесят лет.

— Наверное, следовало бы сегодня оповестить прессу? Хотя, правда, об убийстве пока ни слуху ни духу, — сказал Монтонен.

Харьюнпя заметил на лице Норри сомнение и досаду оттого, что его оторвали от раздумий.

— Хм... я подумаю об этом.

— Не торопитесь, ребята! После этого каждый третий звонок будет из какой-нибудь редакции. Они зажмут нас, — сказал Хярьконен, горько усмехнувшись, точно попал в такое положение, когда хуже некуда.

На лбу Норри прорезалось несколько морщин. Харьюнпя подумал, что Хярьконену лучше бы помолчать. Норри всегда умел сохранять спокойствие и владел собой, однако пресса делала его беспомощным. Конечно же, он с удовольствием прочел бы в газете что-нибудь вроде: «...по словам комиссара Вейкко Норри, ведущего расследование по делу...», однако у него, как и у других полицейских, преобладало чувство неприязни к прессе. Они были врагами. Газетчики вечно тяжело дышат в затылок и издевательски покусывают за пятки.

Норри быстро покончил с сомнениями, и его лицо снова приняло бесстрастное выражение.