Зарубежный детектив - 88

— Вы действовали без сообщников, не правда ли? — вступил в разговор Пьерантони. — Все сами — и Дед Мороз, и магнитофонная запись. Где вы сняли парик?

Валенцано тяжело опустился на диван и свесил голову, молча признавая себя побежденным перед двумя блюстителями закона. Не поднимая головы, ответил:

— В одной из телефонных кабин «Ринашенте». Из парика, бороды и красного полотна я сделал подушку для Тео, и положил ее на дно корзины. Две размолотые таблетки снотворного в шоколадке быстро сморили его. Потом я поставил корзину в свою машину и отвез ее в дом сестры. Когда я не хочу спать на вилле, они оставляют мне ключ от своей квартиры.

Я положил Тео на кровать, он спокойно спал, потом снова сел в машину и на площади Кадорна украл «ланчу», которую припарковал на улице Кроче.

— Вы выбрали серую машину, чтобы она сливалась с серым туманом?

Валенцано криво усмехнулся.

— Об этом я и не подумал. Просто никак не решался украсть машину. А эту выбрал потому, что она была однотипной моей. Появись владелец, когда я силился открыть дверцу, я бы сказал, что спутал его машину со своей. Моя «ланча» стояла во втором ряду.

— «Послание» Шпаге вы когда записали?

— Едва вернулся домой. Раньше я этого сделать не мог — я же не знал номера машины. И передал послание сразу же — знал, что телефон вскоре начнут прослушивать, и тогда я буду связан по рукам и по ногам.

Он смело посмотрел на них, ожидая новых вопросов.

— Всю эту историю с рацией вы, понятно, выдумали? Валенцано сморщился, точно сейчас заплачет. На самом деле он так вот странно улыбался.

— Совсем неплохо придумано, верно? Попробуй тут пойми, куда я направляюсь. К тому же мне помог густой туман.

— Вы смело поступили, когда потребовали, чтобы выкуп привез сам Шпага. Ну а если бы он взял и поехал?

Валенцано снова оскалился в ухмылке.

— Я его хорошо знаю, этого героя. Нет, я был уверен, что он струсит. А заменить его мог только я.

Но даже в том случае, если бы нервы у него не сдали, он совершенно растерялся бы, ничего не услышав по рации, которую я поставил в «бардачок». Маленькая, прямо-таки игрушечная рация. — И он опять улыбнулся. — Мой храбрец вернулся бы назад полный страха, и мне все равно пришлось бы его заменить.

Я заранее достал брезент, чтобы накрыть им машину, — продолжал Валенцано свой рассказ. — Рацию я потом унес. Оставь я ее в машине, вы бы мигом все поняли! А потом я помчался домой за Тео. Супруги Маркетти вечером смотрят телепередачи, и на это время ослабляют свое наблюдение за соседями.

Он с усмешкой поглядел на Руссо и Пьерантони.

— Добытые потом и кровью миллионы скромного труженика Шпаги по-прежнему лежат в корзине. Все до последней лиры.

Руссо и Пьерантони в одну и ту же секунду, словно получив приказ свыше, сели.

Валенцано сидел на диване, они — напротив в креслах, ну прямо трое приятелей, которые обмениваются впечатлениями об одной любопытной истории.

— Но зачем вы все это сделали? — не удержался от вопроса Пьерантони.

Он лучше, чем Руссо, понимал, что навело Валенцано на мысль совершить эту непоправимую глупость. И все-таки, черт побери, он хотел услышать от него самого, этого наивного болвана, что же подвигло его на столь безумную затею. Может, все-таки была какая-то серьезная, важная причина, чтобы рисковать чужой жизнью, да и своей собственной.

Валенцано совсем вжался в диван. Он вяло пожал плечами.

— Собственно, я мало что потерял. Разве не так?

В его вымученной улыбке была горечь и глубокое презрение к себе самому.

И то, что сказал это молодой еще человек, красивый, умный, похоже, не злой, лишь усилило гнев Пьерантони.

— В конце концов пару лет в тюрьме даже сделают меня опытнее и мудрее.

Цинизм был явно напускной. Но со временем он мог стать его второй натурой. Молчание полицейских Валенцано воспринял как невысказанное предложение смело и до конца облегчить душу.

— Вначале я испытывал к Шпаге лишь неприязнь. Я до того был наивен, что поделился со Шпагой своими надеждами попасть в среду актеров телевидения, показать, на что я способен. А я убежден — кое-какой талант у меня есть.

Так вот, он стал всячески мне мешать. Старался как только мог меня высмеять, к режиссерам близко не подпускал. Жить так близко к миру артистов и не иметь туда доступа, это еще хуже, чем находиться от него в недосягаемой дали. А потом, когда я лучше узнал своего патрона, неприязнь сменилась ненавистью. Ну почему эта полная посредственность преуспевает, а я прозябаю?! И мне захотелось поколебать его несокрушимую самоуверенность и убежденность, что он любимец фортуны. Тысячи людей, куда более способных, чем он, так и не могут пробиться.