Зарубежный детектив

Не ушел. Взрыв сильных пулеметных очередей прижал их к земле. Они начали отстреливаться вслепую, пробуя подняться и отойти назад, к ограде парка.

Первая тень, которая влезла на стену, упала с нее, как альпинист со скалы, раскинув руки в стороны. В парке разгоралось сражение. Они сразу поняли, что попали в «котел». И совершили коллективную ошибку, считая, что спастись можно только в одиночку. Напрасно Сверк пробовал перекричать шум выстрелов, остановить панику. Его голос тонул в грохоте. Напрасно он пробовал завернуть отряд, повести его в глубь усадьбы. Ребята не видели в темноте командира, не слышали команды, были уверены, что в доме тоже засада, и разбежались по парку, гонимые отчаянным лаем овчарок. Что означал этот лай — они знали. Собаки рвались с поводков, возбуждаемые шумом сражения и запахом человеческого мяса...

Рядом с собой он все время чувствовал молодого Ковалика, хотя ему не пришло в голову, что это не случайно. У Ковалика не было оружия. Поскольку пробиться к ограде парка было невозможно, оставался единственный разумный выход — подойти к особняку. За его стенами можно хорошо обороняться. До конца. Они побежали как безумные, не обращая внимания на ракеты, которые уже начали освещать парк. Бешеный огонь «шмайсеров» почти обрисовывал контуры их тел.

Втроем, он, Ковалик и Сверк, добрались до дома. Дверь была открыта. У входа стоял Часовщик. Несмотря на пулеметный огонь, они сумели закрыть засов. Он не заметил, спрятался ли Часовщик или упал у дверей. Заняли места у окон. Ковалик пристроился возле Сверка.

И тогда сзади из глубины зала вышел жандарм. В каске. В темноте была видна лишь огромная движущаяся каска. Автоматной очередью жандарм свалил сына конюха. В ответ Сверк перерезал жандарма пополам. И все стрелял и стрелял, хотя это уже не было нужно.

Черные силуэты выскакивали из-за деревьев и лавиной шли на дом. Это были последние минуты. Автомат жег ему руку. Пот заливал глаза. Он ни на секунду не отрывал взгляда от парковых зарослей и все равно мало что видел. Он уже направлял свой огонь туда, где замечал движение, а не по отдельно стоящим ясным целям. И вдруг не слух, а инстинкт предостерег его, что он остался один.

Сверк лежал на полу у окна.

Он достал гранату, выдернул чеку зубами и бросил ее в сад. Это должно было на минуту их задержать. Прыгая и приседая, он перебрался ко второму окну. У Сверка были открыты глаза, они еще видели.

— Стреляй! — прохрипел он. — Стреляй!

Он вырвал гранату из-за пояса Сверка. Фонтан земли поднялся в небо и встретился с падающим светом ракеты. Немцы освещали дом, а это означало, что они засекли его, что они вылущивают его из темноты, последнего.

— Франэк, Франэк, — с трудом пробормотал умирающий Сверк, партизанский поэт, — поклянись, что ты убьешь Ча... сов... щика. По... кля... нись.

— Клянусь! — сказал он сквозь стиснутые зубы. Рука Сверка поползла к руке того, кто еще жил, схватила ее в смертельной агонии, прижимая к мокрому от крови мундиру.

Треск коротких, ощупывающих зал очередей становился все ближе и ближе. Уже освободившейся рукой он схватил автомат, но палец соскользнул с курка. Он не понял почему. Машинально вытер о брюки кровь Сверка. Дал очередь, так как немцы были уже у самого окна. Внезапно из окна появилась рука с гранатой, автомат Франэка застрекотал, пальцы руки разжались, растопырились и исчезли. Он не слышал взрыва и не знал, что падает.

Очнувшись, он услышал дыхание собаки. В зале было полно немцев. Они уводили связанного Кропивницкого. В голове промелькнула полуосознанная мысль, что Часовщик остался жив. Во время боя он его не видел. Но даже то, что этот человек вышел сухим из воды, не могло заставить его двигаться, поскольку сам он продолжал тонуть в апокалипсическом потоке войны. Он не вполне отдавал себе отчет в том, где находится, сколько времени прошло с момента взрыва и является ли то, что он видит, реальностью.

Он боялся прийти в сознание, боялся этого ужасно. Но собака обнюхивала его так упорно, что пробудила в нем инстинкт к жизни. Он понял, если вздохнет — погибнет. Если не сделает этого — задохнется. Решали секунды. Собака дернула поводок, выше находилась рука, которая его держала, рядом с головой лежащего стояли офицерские сапоги. В зале было светло — наверно, горели свечи. Он даже подумал, что горит дом. Ему было необыкновенно холодно, и отсюда он сделал вывод, что это свет не от пожара. Наконец собака вывела офицера из терпения.

— Фу, Алекс! — крикнул он на овчарку. — Оставь эту падаль. Потеряешь нюх.

Страшное дыхание отодвинулось. Видимо, офицер оттащил собаку. Немцы с шумом покидали дом. Сновали взад и вперед, перекликались в парке. Для раненого это длилось целую вечность. Заворчали моторы грузовиков, огни фар проехали по парку и еще раз обшарили дом.