Зарубки на сердце

Встретили нас очень приветливо. Вся семья высыпала на крыльцо. Хозяин дома, мельник дядя Коля Степанов (Мар-фин, как звали его в Реполке), жена его Мария, младшая тринадцатилетняя дочь Маруся и гостивший у него внук от старшей дочери, шестилетний Лёнька.

Ахи, охи, поцелуи, расспросы. На меня посыпались обычные в таких случаях похвалы: «Какой большой! Вылитый папа! И кудри, как у отца!»

– Проходите в дом, гости дорогие! – сказал дядя Коля. – Сейчас Маруська покажет вам светелку, где можете располагаться. А я приготовлю петушка на ужин.

По крутой лестнице в сенях Маруся провела нас в светелку. Это была просторная комната. Две кровати, шкаф платяной, стол у окна, несколько табуреток. На полу – пестрый половик, а в углу у входа – кирпичная труба от печки внизу. Бабушка осталась довольна.

– Вот и славно. Одна кровать Феде, на другой мы с тобой разместимся, – сказала она, обращаясь ко мне. – Сними куртку и ботинки, дай ногам отдохнуть.

Федя пошел к окну, позвал меня:

– Витя, посмотри, как красиво.

Я подошел и увидел, что под окном полыхала в осеннем наряде осина. Что-то во мне колыхнулось, дух захватило. Как-то радостно стало мне. Конечно, я не мог тогда выразить это словами, но неосознанно вдруг почувствовал, что война войной, а есть еще красота, бабье лето и тихий осенний вечер в кругу хороших людей.

Маруся принесла наверх набор пуговиц, нашитых на десяток квадратных тряпиц. Пуговицы были самые разные.

– Это с пуговичной фабрики, где до войны работала моя мама. А я собирала коллекцию, – пояснила Маруся.

Бабушка и Федя пошли вниз вести разговоры, а к нам поднялся Лёнька и тоже стал смотреть Марусино богатство.

– Вот это военные пуговицы, – сказала Маруся. – Они блестящие, под золото и серебро. И с ушками – для пришивания к гимнастерке или шинели. На них звезда или серп с молотом. А на этих – двуглавый орел. Они еще с царских времен.

– Почему две головы у орла? – спросил Лёнька.

– Это означает единство Европы и Азии. Ведь наша страна в двух частях света находится.

– А-а-а, – сказал Лёнька, как будто что-нибудь понял.

– Я тоже ничего не понял, но ведь не говорю: «А-а-а!»

– Эти мелкие пуговицы – для рубашек и кофточек. А крупные пуговицы – для женских пальто, жакеток и блузок. Некоторые – очень красивые. Эта похожа на бабочку, эта – на крупную божью коровку. И цвет подходящий, коралловый. Словно и впрямь из коралла сделана.

– Как кораллы, розовые губы, – неожиданно вырвалось у меня.

– Это ты что сказал? – очень удивилась Маруся.

– Слова из песни про Любушку, – смутился я.

– Ты что, эту песню знаешь?!

– Знаю, – сказал я уже смелее и пропел вполголоса:

Нет на свете краше нашей Любы:
Черны косы обвивают стан,
Как кораллы, розовые губы,
А в очах – бездонный океан…

Маруся бросилась меня тискать и обнимать:

– Какой ты молодец! Это же моя любимая песня! Давай дальше вместе споем?

Я охотно допел с нею «Любушку». Петь я очень любил, хотя и понимал, что слух у меня неважный.

– А какие песни ты еще знаешь? – оживилась Маруся.

– Да я много знаю. Когда мне пять лет было, у нас появился граммофон с огромной трубой и много пластинок. Я научился читать этикетки на пластинках, сам заводил граммофон.

– Ну, назови хоть несколько песен.

– «Орленок», «Катюша», «Тачанка», «Сулико», «Любимый город», «Веселый ветер», – загибал и загибал я пальцы на руках.

– Хватит, хватит! Вижу, что много знаешь. А вот «Веселый ветер» откуда знаешь? Пластинки-то нету такой.

– Я по радио слушал.

– Хорошая у тебя память. Давай-ка споем эту дивную песенку.

И мы запели:

А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал!..

Мы пели, и праздник расширялся в наших сердцах. До чего же замечательной девушкой была Маруся! Когда допели, жалко стало, что песня кончилась. Помолчали.

– Зато я знаю песню, которую ты точно не знаешь, – хитро сказала Маруся.

– Какую же?

– «В путь дорожку дальнюю» она называется.

Да, такой песни я не знал и попросил Марусю спеть первый куплет.

– В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю, – начала она.

– Упадет на яблоню алый цвет зари, – продолжил я неожиданно.

И дальше вместе мы громко запели:

Эх! Подари мне, сокол, на прощанье саблю,
Вместе с вострой саблей пику подари! Затоскует горлинка у хмельного тына,
Я к воротам струганым подведу коня.
Эх! Ты на стремя встанешь, поцелуешь сына,
У зеленой ветки обоймешь меня!

Мы сами обнялись и допели эту очень красивую песню.