Засада

Моя инвектива не была образцом блестящего ораторского искусства, в частности потому, что мне пришлось произнести ее по-испански для собирающейся аудитории. А многочисленные зрители уже подходили к палатке — и это было мне на руку. Люди выглядывали из своих пещер, спускались по лестнице и вставали вокруг палатки. На меня было направлено несколько винтовок, я же патетически размахивал украденным мачете. За моей спиной показался коротышка-сержант с автоматическим уродцем, но никто не стрелял.

— Ладно, Кинтана, даю тебе минуту передыха. Перестань трястись. Твои парни держат меня на прицеле. Никто тебя не обидит. Но прежде чем ты отдашь команду “огонь”, я хочу тебе кое-что сказать...

И я сказал ему на ломаном испанском, что его мать была пьяницей и шлюхой, которую однажды ночью забрюхатил подзаборный берлинский бродяга со свалки. Я несколько развил эту тему. Потом подробно и в деталях описал беспутное детство безродного сироты и приступил к рассказу о том, как он заполучил ужасный шрам на щеке — по моей версии, этот шрам оставил ему на память разбитой пивной бутылкой приятель-гомосек, приревновавший его к какому-то пьянице: ведь всем известно — это неопровержимый исторический факт, — что нацисты были педерастами...

По мере того, как лилась моя речь, я обретал все больше красноречия и скоро заметил на лицах обступивших меня мексиканцев одобрительные ухмылки. В Мексике до сих пор ценится искусство публичного поношения. Для бледнолицего гринго, надо думать, я выказывал отменное мастерство. И им было бы жаль пристрелить меня в самый разгар моего дешевого представления, данного на потеху обитателей лагеря.

Однако кому это шоу явно не доставляло никакого удовольствия, так это сержанту-коротышке с автоматом. Я чувствовал, как его ствол впивается мне в спину, и до моих ушей донесся металлический щелчок: он снял автомат с предохранителя.

— Вот это правильно, амиго! — обратился я к нему. — Это по-мужски. Это смелый и решительный поступок. Пристрели меня в спину. Спаси своего трусливого начальника от...

Со стороны палатки раздалось шуршание. Я обернулся: у входа стоял фон Закс, надевая портупею с болтающимся “кольтом” и мачете. Его нестройно приветствовали, и он ответил на приветствие, небрежно выбросив руку вверх. В утренних сумерках он казался грузным, и вид у него был суровый и свирепый. Если его и мучила головная боль от выпитого накануне пива с подмешанным зельем, он не подавал виду.

— Что здесь происходит? — гаркнул он по-испански. — Почему он на свободе? Почему он разбудил меня своими истошными воплями? Вы что, в штаны наложили?

За моей спиной раздался спокойный голос сержанта:

— Tefe, con permiso...

Он испрашивал дозволения застрелить меня. В толпе поднялся ропот неодобрения, и фон Закс это понял. Его заботили иные проблемы, конечно, например, каким образом я выбрался из пещеры и оказался перед его палаткой, да еще и вооруженный мачете. Он был не дурак. Он бросил взгляд на отдернутый полог палатки, откуда как раз в этот момент появилась Кэтрин, убирая выбившуюся прядь волос. Ее мятая блузка была выпущена из шортов и висела точно расстегнутый пиджак. Фон Закс отдал короткий приказ, и двое солдат тотчас заломили ей руки за спину.

— Держите эту хитрую шлюху, пока я разберусь с ее сообщником. — Он повернулся ко мне. — Так, значит, вы все еще хотите быстрой смерти, мистер Эванс. Но если бы я был настолько глуп, чтобы сразиться с вами в поединке, я был бы вынужден вас разочаровать. Я медленно изрежу вас на куски.

Я презрительно усмехнулся.

— Ой напугал! Думаешь, я очень боюсь тебя или твоего шрама. Ну если этот шрам у тебя не от пивной бутылки, значит, ты порезался стеклом, когда прыгал в окно с перепугу от американской авиабомбы, которая разорвалась в пяти кварталах от твоего дома.

Фон Закс задумался. Он прекрасно понимал, что я его провоцирую. Он прекрасно понимал, что с его стороны было бы величайшей глупостью рисковать всем, что он таким трудом создавал все эти годы, соглашаясь на дурацкую дуэль со мной. И все же тут были затронуты честь и достоинство прусского аристократа. Я подверг сомнению его мужество, я подверг сомнению благородное происхождение шрама, который он носил на своем лице, долгое время таясь от своих преследователей, хотя благоразумный человек давным-давно уже сделал бы себе пластическую операцию и избавился от столь важной особой приметы. К тому же его люди ждали от него достойного поступка.

Сержант у меня за спиной опять тихо проговорил:

— Tefe! Позвольте мне его застрелить! В ответ на эту просьбу фон Закс схватил мачете за рукоятку и вынул его из-за пояса. Это движение было вовсе не ритуальным взмахом почетного караула. Он изготовился для боя. Он внезапно подошел ко мне вплотную — решительно и твердо. И чтобы увернуться от свистящих молний его клинка, мне только и пришлось что ретироваться.