Засада. Двойное дно

— Наши парашютистов кинули с воздуха, — возбужденно говорила одна из женщин, — так эти идолы теперь всех хватают.

Помолчала немного, добавила:

— Мучить будут. Страшно мне.

Старшина чиркнул спичкой, осмотрелся. Никаких надежд на побег: окна загорожены дубовыми ставнями, подпола нет.

Он нашел в углу ведро с водой, напился и улегся на кучу тряпья возле огромной русской печи.

Вскоре женщин и детей прикладами выгнали наружу и куда-то увели. Разведчик остался один.

В полночь немцы подожгли избу. Сухие стены мгновенно вспыхнули, горница заплыла дымом, и стало тяжело дышать.

Старшина выбил стекла из рамы, ткнул кулаком в ставню, но сейчас же отскочил в сторону: доска, пропоротая пулей, затрещала.

Тогда Смолин сел на пол и уронил руки.

«Глупо… глупо… глупо… — стучала кровь в виски. — Такой риск, столько сделано — и вот: нелепая облава и нелепая смерть».

Огонь уже прихватил балки потолка, сверху сыпались куски горящего дерева, глина, песок. Копоть выедала глаза.

Смолин сжал кулаки в бессильной ярости, заметался по комнате и виском ударился о печь.

Опамятавшись, он с непонятным механическим спокойствием наклонил ведро, вылил, воду на тряпки, обмотался ими и полез в печь. Свернувшись там клубком, подтянул колени к лицу и, закрыв его влажной ветошью, перестал шевелиться.

Вскоре он тихо засмеялся: увидел рядом Шведа. Арон курил цигарку и рассказывал что-то смешное.

Старшина хотел попросить сержанта, чтоб не курил, трудно дышать, но Арон вдруг исчез и на его месте появился толстый пьяный офицер. «Ха, ты партизан! — закричал шепотом немец и нагло подмигнул. — Поезжай с господом богом, Семенов!»

Смолин заставил себя поднять голову и открыть глаза. Мокрые тряпки на лице и теле высохли, почернели, обуглились, и все тело нестерпимо ныло от ожогов.

Сжав зубы и давя стон, готовый сорваться с губ, он еще несколько минут провел в печи неподвижно. Наконец протиснулся к зольнику и выглянул наружу. Убедившись, что вокруг тихо и немцев нет, разведчик, скрипя зубами, вывалился из очага на пол и вскочил на ноги.

В зияющие окна мягко проникал свет луны, спокойный и мирный свет тихой августовской ночи. И тогда Смолин понял, что судьба подарила ему жизнь: изба почти уцелела от огня, частично разрушились лишь потолок и парадная стена.

Старшина подполз к окну, приподнял голову — никого! — и резко выпрыгнул наружу.

Утренняя заря застала разведчика в лесу, в пяти-шести километрах от Ловати. Он должен во что бы то ни стало пробиться к фронтовой реке, на восточном берегу которой — свои войска, свои люди, свой народ. Но днем, конечно, идти было нельзя. Любой встречный немец немедленно схватил бы обгоревшего человека, заподозрив в нем врага. Надо было постараться найти какое-нибудь сносное укрытие.

Он уже собирался устроиться в густых захламленных кустах, когда внезапно наткнулся на крошечный домишко, видимо, сторожку егеря или охотничье становье. Чувствуя, что вот-вот свалится под окнами неведомой избушки, старшина нашел в себе все-таки силы заглянуть сквозь стекла и постучаться.

На крыльцо почти тотчас вышла девушка. Смолин, покачиваясь, пошел к ней, но силы отказали ему, и он кулем повалился на землю.

Незнакомка подхватила его, почти волоком потащила в избу.

Уже засыпая, Смолин беззлобно подумал, что у хозяйки грубые, жесткие руки. Потом усмехнулся: «Да нет же! Я просто обожжен!»

Разведчик тихо застонал. Девушка положила ему под голову засаленный ватник и молча уселась на лавку.

Проснувшись, Смолин попытался разглядеть обитательницу избы. В лучах вечернего солнца, проникавших через крошечные, давно не мытые стекла, кожа на лице хозяйки казалась матово-бледной, излучавшей ровную и слабую прохладу. Длинные ресницы и большие темные глаза делали ее похожей на портреты женщин из любого журнала мод.

«Красива», — подумал старшина и опять заснул.

Открыв глаза, взглянул на девушку и с трудом улыбнулся. Она по-прежнему сидела рядом, положив руки на колени.

Побагровев от напряжения и боли, разведчик попросил пить.

Она ушла куда-то и вернулась с ковшом воды. Сделала все молча, даже не пытаясь что-нибудь выяснить у него.

Смолин напился, стуча зубами о металл ковша, поблагодарил.

Поколебавшись мгновение, спросил негромко:

— Одна? Больше никого?

Девушка не ответила.

— Моя фамилия Семенов, — трудно пошевелил он губами. — Немцы сильно потрепали полк, и я угодил в плен… Удалось бежать… Мне надо туда, на ту сторону…

Речь утомила старшину, и он замолк, шершавым языком облизывая потрескавшиеся губы. Но тут же вспомнил, что его лицо, должно быть, смахивает цветом на свеклу, и проворчал, скручивая папиросу негнущимися пальцами:

— Снаряд угодил рядом, и меня обожгло.

Помедлил немного, осведомился:

— Как вас зовут?

— Вы можете звать меня Вера. Крылова.

Смолин усмехнулся про себя — «можете звать»! Девчонка тоже что-то скрывает!

Взглянув в холодные глаза хозяйки, сморщился: «Ну да, конечно, она мне не верит!» Но ничего не сказал и задымил самокруткой.

Загасив папиросу, поинтересовался:

— Чердак есть?

— Не знаю. Я тоже искала прибежище.

— Не говорите никому обо мне, — попросил старшина и заковылял из дома.