Засада. Двойное дно

Двое суток их не было на своих позициях. Через сорок восемь часов они вернулись к себе, измотанные до предела, почти валившиеся с ног.

Смолин приказал отоспаться и затем, собрав разведку, сказал:

— Бойцы! Не гневайтесь на меня. Я таскал вас не в тыл немцев — в свой тыл. Сказать раньше об этом не мог. Благодарю за службу!

И сконфуженные новички нестройно прокричали:

— Служим Советскому Союзу!

Ветераны взвода стояли в строю строго, но глаза их смеялись и подбадривали новобранцев.

Все понимали: была генеральная репетиция, и без нее едва ли следовало идти на ту, настоящую крепость.

Но даже и теперь подготовка не была закончена. То один, то другой новичок, под приглядом старослужащих, уходил в ночь: на линию фронта, на артиллерийские наблюдательные пункты, в ближние немецкие тылы.

И люди обретали уверенность, ибо только дело есть почва, на которой укореняется вера. Так говорили командиры, и так утверждали ветераны, и это была истина.

Наконец наступил день, которого ждал взвод. Смолин собрал людей, чтобы еще раз условиться обо всем и проверить все.

Затем разведка сдала в штаб полка переписку, документы, ордена — все, что могло попасть в руки врага и выдать полк.

Смолин велел людям отдыхать до вечера. Он наблюдал за ними все это время, — и видел характеры людей, их суть, их нравы и привычки.

Шота Мгеладзе добыл где-то камень-голыш и точил нож. Намоконов свирепо стирал портянки и пропотевший насквозь подшлемник. Макар Кунах мирно похрапывал на лежанке, отсыпаясь впрок. Терновой соорудил себе из пустой гильзы светильник и читал подряд все, что удалось достать о разведке.

В середине дня рация дивизии приняла кодированную телеграмму из партизанского отряда. Знаменитый на все фронты Партизанский край Северо-Запада держал тесную связь с Валдаем, и редкая операция войсковых частей обходилась без помощи народных мстителей.

Здесь, на стыке Новгородской и Псковской областей, юго-западнее Ильменя, прочно стояла на ногах Советская лесная республика. Первая в тылу вражеских войск. Нет и не могло быть ничего подобного ни в одном другом государстве, кроме нашего.

Десять тысяч квадратных километров за спиной немцев — Ашевский, Белебелковский, Дедовичский и Дновский районы — жили под флагом партии и своей власти. Четыреста деревень сеяли колхозный хлеб и били немцев в затылок, выпускали свои, красные газеты и рвали мосты.

Нет, разумеется, немцы не были в восторге от такого соседства! Почти правильный четырехугольник, ограниченный Старой Руссой и Дном на севере, Бежаницами и Холмом на юге, подвергался ожесточенным бомбежкам и артобстрелам. Двадцать тысяч солдат и офицеров были сняты с передовой и противостояли партизанам. Танки с крестами и мотопехота врывались в села, выжигали и утюжили их, но Республика жила, и были сельсоветы, и колхозы, и кино, и почта с Большой земли.

Потом, когда подсчитают цифры этой борьбы, окажется: партизаны за год уничтожат двадцать шесть тысяч захватчиков, пустят под откос сто пятьдесят девять воинских эшелонов и два бронепоезда, подобьют и уничтожат пятьдесят девять танков, двадцать два самолета, около тысячи автомашин, взорвут сто пятьдесят восемь мостов, более семидесяти складов, разгромят двадцать восемь гарнизонов врага.

Пока же это дело только приобретало размах, и 1-я Партизанская бригада Никиты Петровича Буйнова пособляла 11-й армии генерала Морозова, чем и как могла.

И вот теперь взводу Смолина должен был помочь в налете один из отрядов бригады. Командовал им учитель из деревни Заболотье, фамилию которого солдатам не сообщили.

К вечеру началась метель. Она сорвала снег с деревьев, сдернула его с бугров, выскребла из кустарников — и со свистом и воем понесла в мерзлые болота, в серое низкое небо. Огромные сосны на опушках гудели, как басовые струны невиданных орга?нов, и сразу стало на передовой сумрачно и уныло.

Новички зябко ежились, сосали зажатые в кулаки папиросы и кляли пургу.

Смолин с искренним изумлением взирал на молодежь. Он видел: новобранцы приуныли, и понял, как много и трудно надо с ними еще работать, чтоб сделать хозяевами войны, умеющими извлекать выгоду из полезного, но внешне неприглядного обстоятельства.

— Товарищи! — сказал он взводу. — Никогда еще бог так не старался в нашу пользу. Вы платите ему черной неблагодарностью, вешая носы и ругая метель. Как же так? Чем холоднее, чем сильней пурга, тем легче нам в рейде: нас не увидят, не услышат, не заметят нашей лыжни.

Да, нам будет несладко, не стану врать. Но немцу-то — хуже! Хуже, черт его дери, ведь это наш мороз и наша метель, или я не ясно говорю?

Люди согласно кивали, но Смолин видел: все сдержанны и молчаливы.

Филипп Терновой придвинулся к лейтенанту, заглянул ему в глаза.

— Если меня ранят или убьют — тогда что?

Смолин понял солдата.

— Мы никого не оставляем у немцев, Филипп.

— Спасибо, — сказал новичок и вздохнул.

…Метель бесновалась и выла над зачерствевшими болотами. Казалось, не снег, а ледяная каменноугольная пыль хлестала в лицо, когда Смолин выводил людей с передовой. Ни луны, ни первых звезд, ни ракет, ни вспышек, ни пушечных выстрелов. Тьма.