Засада

— Возьмем, к примеру, «Сказки Н-ского леса». Что это? А всего-навсего листья. Рвешь, сушишь, крошишь, набиваешь в козью ножку — и дыми, пока не стошнит.

— Тьфу, гадость какая!

— Не по нутру, значит? Тогда другой сорт есть — «Трассирующий». За добрый вкус не поручусь, а треску и огня от него вдоволь. Почему, говоришь? Потому как состав в нем сильно сложный. На щепоть табака — полфунта хлебной крошки, соли да пыли. Все, что в солдатском кармане есть. И это негоже? Ну и народ! Вот вам — иной табак: «Легковой, шоферский». Полведра воды и пачка махорки. Замешал, взболтал — и лей на древесную стружку. А то еще «Кавалерийский» — из кизяка. Ничего, курили...

Все молчат, прислушиваются к хныканью дождя, дымят самокрутками.

Молоденький боец Морозков прикладывает ладонь к уху, глаза его напряжены.

— Ты чего? — интересуется Мгеладзе.

— Самолет, вроде бы...

— Ха, самолет!.. — усмехается грузин. — Радар ему живо отходную споет.

Солдаты вслушиваются в незнакомое слово, поворачиваются к Смолину.

— Что за машина такая, Александр Романович?

— Умница.

— Работает-то как?

— В конечном счете, ничего сверхъестественного. В пространство запускаются ультракороткие волны, а затем радар ловит их отражение от предметов. Вот так и действует, как летучая мышь...

— Что? — удивляется Мгеладзе. — Причем тут мышь?

Солдаты придвигаются к взводному. Кажется, будет над чем посмеяться.

— Нет, я вполне серьезно, ребята.

— Растолкуйте, — просит Кунах.

— Ну, что ж, можно и растолковать, — соглашается Смолин. — Представьте себе теплый летний вечер. Сумерки. Небыстро летит майский жучишко, трещит крылышками, ищет пропитание. И вдруг — черная тень. Мелькнула — и нет ее. Нет и жука.

— Летучая мышь съела? — догадывается кто-то.

— Она.

— Глазища у нее, надо полагать, острые...

— Нет, никудышные. Маленькие. Слепенькие.

Варакушкин пожимает плечами.

— Ночь темная, и жук темный. Как мышь видит?

— Она и не видит почти. Слышит.

Смолин набивает трубку махоркой, удобнее устраивается на жестких нарах.

— Человеку кажется: и волк и паук, и рыба — все живое — и видит, и слышит жизнь, как мы, люди. Нет. У них свой, не наш мир.

Иван Максимович Катенев, старый солдат, егерь мирного времени, согласно кивает головой.

— Верно подмечено.

— Возьмем звуки, — продолжает рассказ Смолин. — В жизни их великое множество, да мы-то знаем не все. Есть особые свистки для собак. Дуешь, а ничего не слышно. Но пес мчится к тебе во все ноги.. Выходит, ухватил сигнал.

— Слыхивал. Ультразвуковые свистки, — подтверждает Катенев.

— Они самые.

С блиндажного потолка на головы солдат сыплется песок. Смолин замолкает, прислушивается.

Варакушкин ворчит:

— И чего ему не сидится, немцу? Такой дождина, а он из пушек палит, дьявол. От страха, что ли?.. Продолжайте, Александр Романович.

— Не скучно? — осведомляется Смолин.

Кунах отрицательно крутит головой.

— На войне мирные слова — первое удовольствие.

— Ну, коли так — ладно. Комара знаете?

Все ухмыляются: еще бы не знать эту пакость!

Смолин тоже усмехается, почесывая шею, до сих пор не отошедшую от укусов.

— А ведь тоже — жизнь, своя, особая. Слух не наш, совсем иной. И свидания комары по-своему назначают, весьма толково.

— Депеши шлют, — иронизирует Мгеладзе. — По радио в любви клянутся.

Смолин смеется.

— Почти угадал, Шота. Комарихи на лету посылают вперед волнишки. Мужчина-комар имеет антенну и принимает сигналы дам.

Все ухмыляются, покачивают головами.

— Мне теперь легче будет, когда они меня жрать станут, — сообщает грузин.

Варакушкин напоминает:

— Вы о летучей мыши хотели...

— Вот теперь можно и о ней. Все знают — мышь летает быстро и точно, даже в июне, с мышатами.

— С мышатами?

— С мышатами. Прилепятся они к соска́м, вкогтятся в мамкин мех и полетывают в теплоте и в темноте.

— Как же так? — сомневается Варакушкин. — Глазишки у мыши, вы говорите, совсем слабенькие. Отчего ж не стукается в ночи о трубы, ветки, провода?

— Оттого и не бьется, что радар есть. Летит — и через малые доли секунды отправляет вперед ультразвуковые волны. А в перерывы между сигналами ловит их отражения от предметов, «слышит» препятствия и успевает обойти их.

Горкин вздыхает.

— В жизни столько тайн и загадок, так много неведомых красок и звуков! Господи, хоть бы дожить до победы, покопаться в природе... Кто знает, доживем ли? Я вот о чем иногда, думаю. Убьют меня или помру я после войны — и минут многие тысячи лет. И снова приду я в этот мир, может, птицей, может, деревом, а на земле — новые люди, иные поколения. Но все равно — над ними синь неба и тьма неба ночью. И тоже будут целовать девчонок, и станет сиять им на севере яркая Полярная Звезда.

Смолин весело глядит на своего отделенного и заслоняет губы ладонью, чтоб не обидеть товарища усмешкой.

Но Горкин все-таки замечает ее.

— Что такое, старшина?

— Ты полагаешь, Андрей, эту звезду к небу навек привинтили?

Сержант пожимает плечами.

— Не пойму, о чем речь...