Засечная черта

В дверь малой обеденной палаты, где он пребывал в гордом одиночестве, постучали. И не успел еще воевода выматериться, посылая стучавшего в соответствующее место, как дверь распахнулась и пред грозные очи городского повелителя предстал верный прихвостень из местных захудалых дворян, числившийся воеводским стольником. У него, разумеется, было христианское имя, данное при крещении, но его чаще именовали Хальником, то ли по созвучию с должностью, то ли, скорее всего, от слова «охальник», которое как нельзя лучше характеризовало моральный облик сего достойнейшего госслужащего.

— Аверьян Мартемьяныч, — стольник торопливо скрючился, судорожно махнув рукой вниз от плеча, что должно было означать земной поклон, — не вели казнить, вели слово молвить!

— Ну, молви, такой-сякой, как ты посмел волю мою нарушить, поскольку знал, что я, размышляя о делах, государем порученных, себя беспокоить не велел! — воевода изволил гневаться чуть преувеличенно, ибо сразу догадался, что верный помощник вломился в его покои не просто так, а с какой-то важной вестью.

— Отец-воевода, — Хальник на цыпочках, пригнувшись, как под обстрелом, под которым ни разу не был да и не собирался попадать, ибо умудрялся ловко избегать вместе со своим хозяином воинской повинности, приблизился к суровому наместнику, заговорщицки зашептал на ухо: — Ты велел твоей милости докладывать обо всех стоящих внимания приезжих, прибывших на городской постоялый двор...

Стольник сделал паузу, преданно уставившись на хозяина невинным взглядом светлых голубеньких глаз.

— Ну? — голос воеводы уже был не так грозен, он явно заинтересовался предстоящим сообщением.

Действительно, приезжие, останавливающиеся на постоялом дворе, часто служили основным объектом для забав городского наместника и присных его. Если воевода определял, что этих самых приезжих можно безнаказанно обидеть, да еще при этом поживиться на их имуществе, то они немедленно становились объектами его вычурных игрищ, представлявших собой безобразный произвол и издевательство над людьми, временно попавшими под власть этого отъявленного самодура.

— Аверьян Мартемьяныч, дозволь доложить, что прибыли на постоялый двор десятеро приезжих, облика весьма странного. Говорят, что они из каких-то наших поморских земель, которые севернее Белоозера лежат. А с ними две девицы знатного рода и внешне весьма и весьма... — Стольник закатил глазки к небу, молитвенно сложил ладони под подбородком, как бы не находя слов, чтобы описать красоту приезжих девиц.

Скуку городского наместника-воеводы как рукой сняло.

— Вели подать парадный кафтан и сапоги для выходов, те самые. Да крикни на двор, пусть запрягают!

Хальник кивнул с готовностью, кинулся со всех ног выполнять распоряжения. Разумеется, он прекрасно знал, что «те самые сапоги» предназначены для двух случаев: торжественных выходов в народ и завоевания сердец знатных красавиц. Сии шедевры сапожного искусства имели высоченные каблуки и толстенную подошву, искусно скрытую и особо не бросающуюся в глаза. Воеводу Бог обидел ростом, и сапоги предназначены были компенсировать сие досадное недоразумение. Сам Аверьян Мартемьяныч считал, что Создатель за это отмерил ему ума втрое больше, чем обычным людишкам.

Примерно через час роскошная колымага, в которой величаво восседал принаряженный наместник, торжественно выкатилась на городскую улицу и, сопровождаемая отрядом слуг на разномастных и не очень-то чистокровных конях, проследовала в направлении постоялого двора.

Явление воеводы на постоялом дворе, хотя и достаточно привычное и вполне ожидаемое местными работниками гостиничного бизнеса, по произведенному суете и шуму могло быть приравнено к урагану средней силы и имело целью заранее внушить трепет и почтение вновь прибывшим постояльцам. Воевода первым делом обозрел надворные постройки и сурово процедил сквозь зубы непрерывно кланяющемуся хозяину:

— Что-то расширяешься не по чину, смерд. Пора уже налог, уплачиваемый тобой в государеву казну, удваивать!