Засекреченные приключения Шарлотты Бронте

Хитчмен постоял секунду в нерешительности, затем удалился. Я поняла, что, воображая себя партнером Куана, он на деле был его подчиненным.

— Давайте побеседуем, мисс Бронте, — сказал Куан, указывая мне на кресло, а сам опустился в деревянное капитанское позади письменного стола. Оно было слишком просторным для его щуплой фигуры, но поза его была царственной. — Вы довольны своим помещением? У вас есть все вам необходимое?

Такие вопросы мне задавали всякий раз, когда я поступала на новое место, но голос Куана придал избитым фразам особую значимость. Его острый взгляд подразумевал не просто интерес к тому, как я устроилась.

— В бытовом смысле все хорошо, но я ожидала немного большего. Вы обещали мне, если я приму ваше предложение, что я буду жить в роскоши. И я предпочла бы, чтобы моя свобода была менее стеснена.

Он выслушал мою жалобу свысока.

— В жизни бывают времена, когда нам приходится откладывать удовлетворение желаний и терпеть мелкие неудобства, чтобы получить вознаграждение. Ну, так вот, насколько я понял, вы познакомились с моим сыном и начали занятия с ним. Как он?

— Ваш сын умен, но он отказывается прилагать старания, — сказала я. — Антипатия к моей стране внушила ему упрямое нежелание изучать ее язык.

По гладкому лицу Куана скользнула тень неудовольствия.

— Мой сын должен научиться принимать обстоятельства, в которые его ставит судьба. А вы, мисс Бронте, должны преодолеть его сопротивление. У вас в прошлом бывали трудные ученики?

— Более чем достаточно, — сказала я.

— В конечном счете вам удавалось усмирить и наставлять их?

— Не всех, — призналась я. Будь это разговор с любым другим нанимателем, я попыталась бы скрыть свои неудачи, чтобы он не думал обо мне плохо, но сила натуры Куана принуждала меня к честности, как и в Брюсселе. — Невозможно учить кого-то, кто отказывается принимать наставления.

— Так что за необученность вы вините учеников, а не себя, — сказал Куан.

Я не хотела рассердить его косвенным намеком, что Тин-нань сам виноват, если не учится английскому, и все же мне необходимо было защититься.

— Средневековые алхимики утверждали, будто претворяют низкие металлы в золото, но даже самый лучший учитель не в силах вызвать подобное преображение в ученике.

— В моей стране хорошая учительница — та, кто признает свои ошибки и старается исправить их, а не опускает руки, — сказал Куан с тем же надменным высокомерием, какое я наблюдала у его сына.

Я ответила колко:

— Со всем уважением, сэр, но это не ваша страна.

Со скрытым злорадством Куан сказал:

— Я замечаю в вас нетерпимость к детям, мисс Бронте. Они столь сильно вам не нравятся?

Готовность к откровенности оставила меня; его вывод был проницателен, а женщина, признающаяся в неприязни к детям, рискует показаться чудовищем.

— Они мне очень нравятся, — ответила я.

Я увидела, что моя ложь не обманула Куана, и все же его черты отразили удовлетворение.

— Тем не менее вы будете бдительно оберегать детей, порученных вашим заботам?

— Ну, разумеется, — сказала я.

— Вы подвергнете опасности собственную жизнь, чтобы уберечь их?

Хотя я не могла вообразить, что жертвую собой ради кого-либо из паршивцев, которых учила, или ради грубого капризного сына Куана, я кивнула, не ставя под сомнение мой предыдущий ответ.

— Вы встанете между вашими подопечными и кем-либо, кто нападет на них? — сказал Куан. — Короче говоря, вы пойдете на все, лишь бы не причинить вред ребенку?

Мои кивки становились все слабее, так как дети не вызывают у меня особого восторга, и я не могла обязаться рискнуть жизнью ради неизвестного гипотетического ребенка. Однако его выражение стало еще удовлетвореннее. Я почувствовала, что выдержала какое-то таинственное испытание, которому он меня подверг. Он сложил ладони пирамидкой под подбородком и продолжал изучать мое лицо.

— Почему вы избрали профессию, которая так плохо отвечает вашей натуре?

— Для женщины открыто мало возможностей, — призналась я.

— Но многие английские женщины предпочитают остаться дома, лишь бы не идти в услужение к чужим людям, — сказал Куан. — Почему вы поступили иначе?

— Я твердо решила не быть обузой моему отцу, — ответила я. — Я считала своим долгом вносить свою долю в ведение хозяйства.

— Исполнение долга перед родителями — высочайшая добродетель, — сказал Куан. — Однако какой тягостной обузой должна быть поддержка брата и сестры, неспособных самим зарабатывать себе на жизнь.

Такое описание Брэнуэлла и Эмили разозлило меня, как и близкое знакомство Куана с нашими делами.

— Они не обуза, — сказала я ледяным тоном. — Что бы я ни делала для них и для других моих близких, делается по любви, а не по обязанности.

Куан смерил меня задумчивым взглядом.

— Следовательно, из любви к семье вы зайдете куда дальше, чем для кого-либо еще. — Он, видимо, был доволен таким выводом.

Его вопросы становились все более личными и оскорбительными.

— Могу я узнать цель этой беседы?

Он отмахнулся от моего вопроса.

— Ее цель станет очевидной в свое время.

Куан положил ладони на ручки кресла, магически создав образ императора на троне.