Засекреченный свидетель

После окончания рабочего дня ее неожиданно нагнала Надя Синилина из отдела бухгалтерии. Молча она сунула в руку Галины какую-то бумажку и быстро прошагала мимо. Уже в вестибюле метро Галина расправила листок. В записке было сказано, что сегодня в девять вечера ей следует находиться у памятника Маяковскому, к ней подойдет пожилая женщина, это очень важно.

В девять вечера Романова уже была на площади Маяковского. К ней стремительно подбежала юркая старушка, одетая в стиле пятидесятых годов прошлого века. Это было ультрамодно, но на ней такой наряд смотрелся очень гармонично.

— Здравствуйте, вас зовут Галина?

— Да, здравствуйте.

— И вы действительно следователь? — Старушка оказалась дотошной.

— Не совсем точно. Я оперативный уполномоченный, но вас это смущать не должно. Я принимаю участие в расследовании преступлений.

— А со следователем Турецким вы знакомы?

— Сейчас я работаю под его руководством. У вас к нему дело?

— Да, очень срочное дело. Но сначала позвольте представиться: Грета Федоровна Ромашина…

Женщина рассказала Галине, что следователя Турецкого хочет видеть ее муж, Алексей Илларионович Ромашин. Ей самой сейчас 62 года, а мужу 64. До недавнего времени он работал главным бухгалтером Олимпийского комитета страны. Он был доверенным лицом Калачева, с которым дружил многие годы. Но с Алешей случилась беда: у него, курильщика со стажем, врачи нашли скоротечную форму злокачественного рака легких. Когда врачи сказали, что ему осталось жить не более года, он попросил ее, Грету, втайне от всех позвонить известной журналистке Заславской, почему-то он ей доверял. Грета так и сделала и устроила встречу мужа с Заславской. В подмосковный санаторий, где в то время находился Ромашин, Заславская приехала не одна, а с красивым мужчиной, которого Заславская называла Виталием. Это было где-то, кажется, в конце февраля этого года. Или в начале марта — сейчас уже трудно вспомнить. Ромашину не понравилось, что Заславская приехала не одна. Она в свое оправдание пояснила, что этот человек из органов, ей выделили его в качестве охранника, телохранителя, он защищает ее от мафии. Но муж все равно попросил молодого человека на время разговора выйти из палаты.

При расставании Ромашин передал Заславской свой синего цвета импортный рюкзак с какими-то бумагами и документами. Алексей Илларионович сказал журналистке, что здесь доказательства виновности его шефа в больших преступлениях против России. Ромашин — человек верующий, большой патриот своей страны, обнаружил эти злоупотребления совсем недавно, поэтому и решил уйти со службы на пенсию по болезни. А о преступной деятельности спортивных чиновников хочет уведомить широкую общественность, поскольку только тогда можно надеяться, что органы не замнут скандальное дело.

Когда Ромашин узнал о гибели Заславской в горах, он очень опечалился.

А вчера, когда врачи сказали, что дни его сочтены, Ромашин дал Грете новое поручение. Он прочитал в «Спорт-Экспрессе» какую-то статью. В ней было сказано, что дело о гибели Калачева ведет очень известный работник Генеральной прокуратуры по фамилии Турецкий. И Ромашин сказал жене, что очень хочет поговорить с этим следователем Турецким.

Тут уже изловчилась сама Грета Федоровна. Она созвонилась и встретилась с ученицей Ромашина бухгалтершей Надей, которая сообщила, что в бухгалтерии как раз работает инспекция от Генпрокуратуры. Тут-то энергичная бабуля и уговорила ее передать записочку девушке-следователю, которая этой проверкой и занималась.

— Только передайте, пожалуйста, Галочка, вашему Турецкому, чтобы он поторопился. На глазах угасает мужик-то мой, — Грета Федоровна смахнула нечаянную слезу. — Врачи не ошибаются. Вопрос нескольких дней, чует мое сердце…

2

Беседа Турецкого с Ромашиным состоялась в специально отведенной для этого палате Онкологического института.

Алексей Илларионович хотя отнюдь и не был еще глубоким стариком, выглядел устало, и в глазах его читалось смирение с неизбежным. Глаза у мужчины были на редкость крупными, с огромными черными зрачками, которые будто насквозь сверлили собеседника. Сейчас эти глаза были печальными и спокойными. И только иногда, когда самому Ромашину становилось интересно то, о чем он говорил, вспыхивала в их глубине яркая искра, но затем неизбежно угасала.

— Знаете, Александр Борисович, — говорил Ромашин. — Меня на этом свете-то и нет уже, почитай. Ничего не держит. А вроде бы и надо пожить еще. Вот Грете тяжело без меня будет. Но отчего-то это уже не слишком меня беспокоит. Единственное, чего не хочется, оставлять долги перед живущими. Поэтому вас и позвал. Совесть облегчить хочу. Рассказать то, о чем недавно узнал, но таить не имею права.

— Я выслушаю вас, Алексей Илларионович. Ведь речь идет о преступлении, не так ли? В противном случае просить отпущения грехов лучше у священника, — Турецкий не слишком миндальничал с обреченным на смерть человеком. Потому что интуитивно понимал: выказывание жалости сейчас абсолютно неуместно. И совсем не это нужно Ромашину.