Защищая Джейкоба

Даже если сын и написал все это или просто прочитал, что это доказывало? Это было бы глупо с его стороны, да, но подростки на то и подростки, чтобы делать глупости. В голове у среднестатистического подростка идет постоянная война между умом и глупостью; в данном случае глупость всего лишь одержала временную победу. Учитывая то давление, под которым находился Джейк, и тот факт, что он вот уже несколько месяцев практически никуда не выходил из дому, а теперь в преддверии надвигающегося суда добавилась еще и шумиха в прессе, все это было вполне понятно. Кому может прийти в голову спрашивать с ребенка за каждую безвкусную, бестактную, безмозглую вещь, которую он сказал? Какой ребенок не начал бы выкидывать коленца, окажись он на месте Джейкоба? И вообще, кто из нас в подростковом возрасте не творил глупостей?

Я твердил себе все это, жонглировал доводами, как меня учили, но не мог выкинуть из головы эту мольбу: «Не надо, мне больно!» И что-то внутри меня прорвалось. Не знаю, как еще это сформулировать. Я по-прежнему не допускал сомнений. По-прежнему верил в Джейкоба и, видит бог, по-прежнему любил его, к тому же никаких улик – никаких реальных доказательств – так и не было. Юрист во мне понимал все это. Но та часть меня, которая была отцом Джейкоба, оказалась глубоко травмирована. Эмоция – это мысль, да, но это еще и телесное ощущение, физическая боль. Желание, любовь, ненависть, отвращение – вы чувствуете все это в костях и мышцах тоже, не только в мозгу. Именно так и ощущалось это потрясение – как физическая травма где-то глубоко в теле, внутреннее кровотечение, рана, которая продолжала кровоточить.

Я перечитал рассказ еще раз, затем стер его из памяти браузера. Потом положил айпад обратно на комод и оставил бы его там, ни слова не сказав по этому поводу Джейкобу и уж точно ничего не сообщив Лори, но меня беспокоила возможная опасность, которую представлял этот айпад. Я был достаточно хорошо знаком с сетевыми технологиями и с полицейской кухней, чтобы понимать, что следы во Всемирной паутине уничтожить не так-то просто. Каждый клик записывается, как на серверах где-то на просторах Интернета, так и на жестких дисках самих компьютеров, и эти записи никуда не деваются, как бы ты ни старался удалить их. А вдруг следствие каким-то образом обнаружит айпад Джейкоба и решит порыться в нем на предмет улик? Айпад представлял опасность и еще в одном смысле – как портал во Всемирную сеть, который я, в отличие от семейных компьютеров, уже не мог так легко контролировать. Айпад маленький и выглядел практически в точности как телефон, и Джейкоб пользовался им с теми же ожиданиями к степени приватности, что и от телефона. Он был небрежен и, в то же самое время, возможно, пытался хитрить. Айпад – слабое место в нашей обороне. Он был опасен.

Я отнес его в подвал, положил на мой маленький рабочий верстак стеклянной стороной вверх и, вооружившись молотком, разбил вдребезги.

20 Сын живой и сын мертвый

Самым ближним к нашему дому супермаркетом был «Хоул фудс», и мы терпеть его не могли. За расточительность пирамид безукоризненных овощей и фруктов, которые можно было создать, только отправив в помойку огромное количество косметически небезупречной еды. За фальшивую экологичность, старательно лелеемый имидж магазина класса люкс. И разумеется, за цены. Мы всегда избегали что-либо покупать там из-за высоких цен. Теперь, когда дело Джейкоба грозило оставить нас банкротами, эта идея казалась особенно нелепой. Нам это было не по карману.

Мы уже находились на грани финансовой катастрофы. Мы и раньше-то никогда не были богатыми людьми. Позволить себе жить в этом городе могли только благодаря тому, что успели вписаться в покупку дома еще до того, как взлетели цены на недвижимость, и влезли в кредиты по самые уши. А теперь еще и счета за услуги Джонатана перевалили за шестизначную сумму. Мы уже потратили все, что откладывали на оплату колледжа Джейкобу, и начинали потихоньку проедать пенсионные накопления. Я был совершенно уверен, что к концу процесса по делу Джейкоба мы будем полностью разорены и вынуждены заложить дом, чтобы оплачивать счета. Кроме того, моя карьера прокурора, очевидно, была окончена. Даже если вердикт будет «невиновен», я никогда больше не смогу войти в зал суда без того, чтобы за мной не тянулся дурнопахнущий шлейф обвинения. Быть может, когда дело будет завершено, Линн Канаван великодушно предложит оставить меня в штате, только я не смогу работать в прокуратуре из милости. Возможно, у Лори получится вернуться к преподаванию, но на одну ее зарплату нам все равно не прожить. Я никогда особенно не задумывался об этом аспекте нахождения под следствием, пока сам не испытал его на собственной шкуре: организация защиты – удовольствие настолько разорительное, что, каков бы ни был вердикт присяжных, обвинение уже само по себе суровое наказание. Каждый обвиняемый платит высокую цену.