Защита от дурака

— Галактика с вами, пусть остается этот приказ.

Иные разы Чунча бывал нетерпимее:

— Это что же такое! — влетел он как-то на президентский совет. — Да ведь этот стервец всех нас хочет заложить. — Камарилья засмущалась. — Только что мне по секрету вручили болванку его речи на Параде Разума!

Чунча размахивал листками. Рачи взял их у него и принялся читать.

— Так… так… ага… «…сегодня я приветствую вас на этом уморительном событии в качестве высококачественного Дурака, самого распрекрасного глупца в Агло…»

Рачи выронил листки.

— Ну, чего? — недовольно ворчал я. — Как хочу, так и перчу.

— Это он властью своей бравирует, — орал Чунча, да так, что Камарилья головы пригибала. — Это он над Агло изгаляется, терпение агломератов проверяет! Сам слетит — и нас, подлец, за собой потянет!

— Неловко… — более спокойно сказал Рачи. — Не можем же мы за вами, как за дитем малым…

Словом, мало ли чего бывало. Что дрянь-то описывать…

Все закончилось вчера. На Параде Разума. А как же — без Парада Разума. Пренепременно я и Парад Разума восстановил.

Чучело Дурака догорает. Толпы орут, мечутся — ну, обычное дело.

Я впился взглядом в корчащиеся лоскутья Дурака, попираемые пламенем. Так! Так! Так они могли бы поступить и со мной. Звери! вот чем кончается их мерзкий Парад Разума — безжалостным нелепым актом. Разве Дурак виноват, что он другой, что природа обделила его? И за это его — огнем? Сволочи!

Чунча склонился ко мне, шепча в самое ухо:

— Ваше высококачество, лучше нам уйти. Народ впервые в такой ярости сжигает чучело Дурака. Тут что-то не то. Посмотрите, как они злобствуют.

— Это они — меня! — внезапно громко сказал я.

Чунча поволок меня с трибуны, на которой толпились размордевшие воители «нового поколения». Я не успел подойти к ступенькам, как вдруг заметил непорядок совсем рядом. Кто-то выскочил из толпы и кинулся в промежуток между лиловыми, оцепившими трибуну. Это была агломератка.

Она пробежала несколько шагов, я стоял, ошеломленно уставившись на нее. Вдруг телохранитель навалился на меня. Неподалеку кто-то истошно закричал. Еще какие-то вопли. Тяжелое дыхание телохранителя — мне в щеку. Меня подхватывают и несут. Кровь. Нет, не моя. Лиловые расшвыривают агломератов, прокладывая мне путь.

Через две дольки времени я уже был в Оплоте.

Возле меня суетился врач. Подскочил с докладом оранжевый:

— Покушавшаяся — некая Фашка — схвачена. Чунча легко ранен. Она стреляла в вас. Что прикажете с ней делать?

Я тупо уставился на него. Фашка?.. Да, Фашка.

— Фашка, говоришь?

— Так точно.

— Отпустить… Впрочем, нет. На воле ей теперь опасно. Пусть пока живет в неприсутственной части Оплота. Охранять. Лично отвечаешь за ее жизнь. И чтобы ей все необходимое.

— Как это благородно…

— Вот, вот… сообщи о моем благородстве прессе. А теперь — вон.

Я сходил еще к Чунче, справился о его здоровье. Увы, его легко ранили, в самом деле легко.

— Как неприкосновенные? — внезапно спросил я его.

— Они живы. Их стало даже больше. Вместо публично избираемых сотен — тысячи, если не миллионы.

— Вы сбиваете ракеты?

— Но осколки-то разносятся по вселенной!

— Вот и ладно… — сказал я, покидая безмерно удивленного Чунчу.

Светило понурилось, Нет, мне здесь не жить — блохе неловко на лысом месте.

Я не смог, может быть, не успел, поведать, как я стал Незыблемым. Зачем? Да и нет сил.

Когда, при Пиме, я ратовал за учреждение касты неприкосновенных, я смутно предвидел и свою победу в путче, и свое нежелание писать правду — потом… все, все, предчувствовал… даже то, что я их разгоню… и не без умысла создавал эту касту крепкой… И теперь то, что я, за неимением времени и желания, не дописал, вы прочтете в докладах неприкосновенных. Рано или поздно их заметки соберут… ужасный момент… лучше не думать о нем.

Прощайте. Надеюсь, одной ампулы хватит.

Я искренне хотел…. ну да что там теперь оправдываться. Я освобождаю вас от себя.

Вы свободны. Дурака больше нет.