Защитник

Перикл склонил голову, желая показать, что достоин доверия.

– Мой отец… – вздохнул Кимон, – он верил, что останки Тесея все еще там. И я надеюсь найти их.

Перикл выпрямился, открыв в изумлении рот:

– Ты знаешь где?

– Нет, – ответил Кимон, – но я знаю, с чего начать. Говорят, он был убит на острове Скирос. Легенда гласит, что его тело увезли, но мой отец слышал, что там в горах есть старая могила. Он всегда хотел найти ее, но… у него не было времени. И вот, Перикл, у нас есть три корабля и есть гоплиты с копьями и щитами. Если на Скиросе персы, я верну остров Афинам и обыщу каждый утес, каждую пещеру и каждое поле.

Он замолчал, устремив взгляд в море, а когда заговорил снова, то как будто начал со вздоха.

– Тесей всегда был моим героем. У него был дворец на Акрополе, и он правил в Афинах как великий царь, но потом отдал власть народу. Все, что было позже, – Солон, Клисфен, собрание – все началось с того первого шага. Человек у власти, который увидел все, как оно есть на самом деле, и отошел в сторону.

Перикл улыбнулся. Он знал, что Кимон хочет быть героем, как Ахилл, Тесей или Геракл. Он ничего не имел против. Любой, кто найдет останки Тесея, станет частью его истории.

Потерев руки – пальцы были липкими от масла, пота и грязи, – Перикл сказал:

– Он оставил свой след.

– Да, оставил, – посмотрев на него, понимающе кивнул Кимон. – И мы оставим.

Глава 37

Глядя на проплывающий мимо пейзаж, Фемистокл вспомнил, что в юности жил на ионическом побережье. Тогда он не знал, как далеко простирается за ним земля, и как-то раз попал впросак, спросив у своих хозяев, после четырнадцатидневного путешествия вглубь страны, не является ли город Анкира тем самым Персеполем, где пребывает великий царь. Ему уже пришлось прождать целую вечность, пока собирался караван. Предприятие было серьезное и готовилось тщательно. Две дюжины повозок, запряженных мулами и волами, сопровождали восемьдесят нанятых охранников, назначение которых состояло в том, чтобы не подпускать дикие племена, имеющие обыкновение грабить и убивать пересекающих пустыню купцов. Продукты и воду везли с собой, словно выходящий в море флот, не рассчитывая пополнить запасы в пути. Фемистокла называли «почетным гостем» и «архонтом», произнося эти слова с персидским акцентом, но на его вопросы не отвечали. Джаван передал его на попечение шурина в Сардисе, за что, насколько мог понять Фемистокл, удостоился поцелуев в обе щеки и огромного уважения. Похоже, афинянин стал ценной фигурой в какой-то игре, где его рассматривали либо как средство возмещения долга, либо как шанс получить крупный выигрыш или повысить статус. Вероятно, его не считали пленником, но и о том, чтобы передумать и повернуть назад, не могло быть и речи.

Караван шел по краю огромной пустыни, дни бежали, а борода и волосы отрастали. На сороковой день, когда Фемистокл не мог больше оставаться дикарем, он попросил брадобрея смазать маслом и завить ему бороду, а волосы заплести в косу на персидский манер. Теперь коса давила на шею, но чесалась меньше.

Он потерял несколько дней из-за лихорадки и три – из-за слабости кишечника, когда приходилось останавливаться на обочине дороги. Бо́льшая часть этого времени пролетела в благословенном тумане, он сильно похудел и ослаб. Погонщик, беспокоясь о драгоценном подопечном, предлагал фрукты из своих рук, таких грязных, каких Фемистокл никогда не видел.

К шестидесятому дню пути Фемистокл понял, что уже не сможет самостоятельно найти дорогу назад, даже если его освободят. Здесь можно было всю жизнь блуждать по лесам и горам. Они прошли через какой-то пустынный, почти безлюдный край, в котором встретили лишь нескольких пастухов, одиноко живущих вдалеке от собратьев. При пересечении вброд неглубокой реки стражники прогнали молодого льва; зверь наблюдал за ними, но испугался шума – ударов мечами о щиты и криков – и убежал. Некоторые хотели выследить хищника ради шкуры, но хозяин каравана указал на Фемистокла, и на этом все закончилось. Несколько дней после этого стражники смотрели на грека угрюмо, но он ничем не мог им помочь.

Каждый день Фемистокл проводил в состоянии, близком к оцепенению, а поскольку развлечься было нечем, предавался воспоминаниям, оглядываясь на прошлое. Ел он вместе с остальными, из мисок, которые вытирал и возвращал обратно. Со временем он стал чувствовать, что разум притупляется, как лежащий без дела нож, что забываются какие-то слова и лица детей. Десять тысяч раз он говорил себе, что пути назад нет. Если он рассудил неправильно, выбор все равно сделан. Он обнаружил, что подолгу бормочет себе под нос, ведет беседы или разговаривает с женой так, будто она стоит рядом. Возница не говорил по-гречески и не был хорошим учителем своего родного языка. Всякий раз, когда Фемистокл указывал на что-то и спрашивал название, перс просто смотрел на него непонимающе. Жалкий старик, он, возможно, испытывал благоговейный страх перед настоящим греком. Или, может быть, его ударил по голове мул или верблюд.